1918 год: расстрелянное лето

Коротко попрощавшись со старым евреем, я зашагал по рельсам за проводником. Подойдя к еще формировавшемуся составу, Кирпичников открыл мне дверь вагона универсальным ключом с другой стороны, а затем, несмотря на небольшой рост и вес довольно ловко забрался в вагон. Пропустив меня вперед, он так же быстро закрыл вагонную дверь, после чего провел в служебное купе. Закрыл дверь, затем повернувшись ко мне, сказал:

– Платите, как договаривались.

Я достал золотую монету и вложил ее в протянутую руку. Он внимательно осмотрел ее, затем одобрительно кивнул, затем достав из кармана мятый платок, бережно завернул в него царскую десятку, засунул во внутренний карман железнодорожной форменной куртки со споротыми знаками различия.

– Вот и добре. Теперь сидите здесь. На всякий случай я вас закрою, – он достал часы-луковицу из бокового кармана, щелкнул крышкой. – Состав подадут к перрону где-то через… тридцать-сорок минут. Все, я пошел.

Он открыл дверь купе и только переступил порог, как вдруг развернулся и спросил:

– Как у вас с продуктами? Сразу говорю, кормить я вас не собираюсь.

– Все есть. И закусить, и выпить, – я придал лицу залихватское выражение, при этом щелкнув пальцем по горлу.

Лицо проводника расплылось в довольной улыбке:

– Це добре.

Проводнику я не верил, впрочем, как и любому другому человеку, но моя интуиция молчала, да и само поведение говорило о проводнике, как о хитром и жадном человеке. Бронштейн то же самое сказал, что жадный он выше меры, а вот подлости за ним не замечалось, а знал он того без малого десяток лет. Проверив оба пистолета, кольт и люгер, я дождался, когда поезд подойдет к перрону, и от нечего делать стал смотреть в небольшую щель между окном и занавеской. Люди бегали, суетились, кричали, пытаясь первыми прорваться в вагоны и занять места. Среди них шли, словно волноломы, разрезая набегавшие волны, усиленные чекистами патрули. Даже в том ограниченном пространстве, что давала узкая щель, мне удалось увидеть две вооруженные группы бойцов под командованием сотрудников ЧК.

Вдруг в толпе неожиданно раздались негодующие крики и злой мат, и сначала я не понял, что там произошло, но в следующее мгновение за людьми раздался рев мотора, толпа раздалась, и моим глазам предстал выехавший на перрон грузовик, с которого спрыгнуло четверо чекистов. У троих висели за плечами короткие кавалерийские карабины, а на ремнях револьверы в кобуре. Четвертый, старший из них, был вооружен только маузером, висевшим у него на ремешке в деревянной кобуре. Все четверо стали так, чтобы не подпускать толпу к грузовику, грозно окрикивая тех, кто приближался слишком близко. Прошло еще немного времени, и к машине подбежало несколько бойцов, которые стали сгружать из кузова большие деревянные ящики, а затем уносить их в вагон. Не успел грузовик отъехать, как к вагону подошла группа из пяти человек, которых провожало местное начальство. Все они гордо и величаво проследовали по перрону, оживленно говоря между собой и не замечая никого вокруг. Тут я вспомнил, как Фима упоминал о московской комиссии или инспекции. Двое из москвичей были в цивильной одежде, а трое в гимнастерках и кожаных фуражках с красными звездочками. После пяти минут оживленного разговора и похлопывания по плечам они, наконец, распрощались. За отъезжающими москвичами сразу двинулись носильщики с объемистыми чемоданами и баулами. Последними ушли в вагон, вслед за ними, четверо чекистов. На вокзале остались только провожающие. Ударил вокзальный колокол, ему ответил гудок паровоза. Состав дернулся, лязгнули сцепки вагонов, и перрон медленно поплыл назад.

«Поехали наконец», – удовлетворенно подумал я.

Спустя полчаса пришел проводник с недовольным и мокрым от пота лицом. Тщательно закрыв дверь, сел рядом со мной. С минуту молчал, потом начал зло и матерно ругаться. Послушав его немного, понял, что так расстроило Павлушу. Оказывается, его определили проводником на два вагона. Наш и тот, где ехала московская комиссия.

– Ох, и намучаюсь я с ними. Отнеси! Принеси! Ишь, барины московские!

– Почему московские? – сделав простое лицо, поинтересовался я.

– Это какая-то инспекция из Москвы! Будь она неладна! Ладно, не бери в голову! Давай немного перекусим, пока время есть, – при этом проводник пытливо посмотрел на меня: выставит «заяц» угощение ему или нет?

Я оправдал его надежды. Без долгих разговоров залез в вещевой мешок и достал половину буханки хлеба, лук, сало и вареные яйца, последней на столик встала бутылка с самогонкой. Кирпичников судорожно сглотнул и протянул к ней руку, но сразу отдернул и недовольно сказал:

– Не сейчас. Эти баре, не ровен час, вызовут. Подождем, пусть москвичи нажрутся, вот тогда и мы можем себе позволить.

– Что, уже пьют?

– Да еще как! В три горла, мать их!