1939. Альянс, который не состоялся, и приближение Второй мировой войны

Риббентроп хотел добавить несколько цветистых пассажей о германо-советской дружбе, но Сталин отклонил их. Две нации годами обливали друг друга «ушатами грязи»; нужно было время, чтобы советское общественное мнение свыклось с этой идеей. После того как дело было сделано, появились стаканы с водкой, зазвучали шутки, позвали фотографов, чтобы запечатлеть событие. Но Сталин все же, похоже, пил воду, а не водку. «Мне приходилось поднимать тост за Гитлера, — вспоминал Молотов. — Это же дипломатия».⁷¹

Англичан и французов годами предупреждали об опасности германо-советского сближения. Литвинов, например, делал это постоянно. А также Альфан, Кулондр, Наджиар и Пайяр. «Сколько раз я говорил об этом! — вспоминал Альфан. — Договоритесь с СССР (о взаимопомощи), иначе русские договорятся с немцами».⁷² Все было бесполезно. Французское и британское правительства не придавали этим предупреждениям значения — или, во всяком случае, серьезного значения.

В Варшаве Бек нисколько не был обеспокоен этим внезапным поворотом событий, он просто подтвердил его подозрения относительно советского руководства. «На самом деле мало что изменилось», — говорил Бек Ноэлю. Когда Наджиар увидел этот отчет, он заметил: «Невозможно представить себе большей глупости».⁷³ Британский Форин офис воспринял известие о внезапном повороте не с таким стоическим безрассудством. Сарджент сожалел о таком промахе британских спецслужб: как они могли не усмотреть таких важных вещей? Но это внезапное изменение взглядов трудно принять всерьез, потому что тот же самый Сарджент в былое время неоднократно высмеивал слова Литвинова о возможности германо-советского сближения как «пустые угрозы». Коллье, который внимательно наблюдал за этим процессом в течение нескольких лет, даже сталкивался по этому поводу с Сарджентом. И все же поворот в советской политике случился настолько быстро, что даже разведслужбы не успели сориентироваться. Госдепартамент США передал соответствующую информацию британскому послу в Вашингтоне только 17 августа, когда было уже поздно что-либо предпринимать. Сообщение о возобновлении германо-советских торговых переговоров появилось в советской прессе только 22 июля. Да и то Шнурре возражал — это могло преждевременно раскрыть все планы. Если бы англо-французы запомнили предостережение Потемкина, сделанное еще в феврале, о том, что экономические соглашения очень часто ведут к политическим последствиям, они может отнеслись бы к делу серьезнее. Или, как Литвинов напоминал Пайяру в марте: «была тесная взаимосвязь между политическими и экономическими отношениями...». На самом деле французы и британцы и не нуждались в таких предупреждениях, они давно знали о взаимосвязанности экономических и политических аспектов советской политики.⁷⁴

В Париже Даладье считал, что теперь вторжение германских армий в Польшу — дело нескольких дней. Он проклинал польскую «глупость» и русское «двуличие», хотя в последнем у него было не так уж много прав упрекать других.⁷⁵ В сентябре председатель французского Сената Жюль Жаннени спросил Даладье — не застала ли «русско-германская коллизия» врасплох французский генеральный штаб. «Нет, — ответил Даладье, — мы уже долгое время допускали такую возможность, но все равно Сталин перехитрил нас. Он просто потешался над нашей миссией в Москве, выдвигая немыслимые требования». Право прохода, например, через Польшу; этого было крайне трудно добиться, объяснял Даладье, но в конце концов поляки согласились. Вот тогда и выяснилась вся несостоятельность русских.⁷⁶ Разъяснения Даладье Жаннени не вполне соответствовали истине, но он, как и Бонне, был прежде всего заинтересован в том, чтобы переложить вину за срыв переговоров на советское правительство.

После того как Бонне получил новости из Москвы, он вызвал Сурица, чтобы выразить ему свое неудовольствие. Пакт о ненападении произвел «болезненное впечатление» на французское правительство. Все были просто «поражены» тем фактом, что советское руководство позволило себе заключить договор с Германией, в то время как английская и французская делегации находились в Москве. Бонне уверял, что польское правительство согласилось предоставить право прохода, хотя Суриц в этом сильно сомневался, или, похоже просто знал, как было на самом деле. Еще Бонне телеграфировал Наджиару, чтобы тот воспользовался статьями о взаимных консультациях франко-советского договора о взаимопомощи от 1935 года. «Слегка поздновато», решил Наджиар.⁷⁷ Наконец, Бонне затеял флирт с Римом, чтобы использовать его в качестве посредника (как было перед Мюнхеном) для предотвращения германского вторжения в Польшу. Больше у французов никаких идей не возникло. В Лондоне правительство Чемберлена также искало выход до самой последней минуты, но так и не нашло.

7