1979

Рассказчик купается в горном озере, как бы совершая крещение ("Я еще никогда не чувствовал себя таким чистым"), однако это озеро лишено всякой жизни. Дующий над озером ветер и ледяная свастика на склоне горы - символы Святого Духа (почему это так - объясняется, например, в книге Романа Багдасарова "Свастика: священный символ", М., 2001). После купания странствующий монах называет рассказчика "бодисатвой", то есть, в переводе на местную систему представлений, "спасителем". После первого обхода горы рассказчик встречает двенадцать паломников (двенадцать апостолов?), которые тоже видят в нем "бодисатву", и повторяет обход горы уже вместе с ними. Кстати, при встрече с героем, едва успев его как следует рассмотреть, паломники "запели евангельским хором". Обойдя еще раз вокруг горы, паломники и рассказчик устраивают совместную трапезу. Когда их окружают китайские солдаты, двое паломников пытаются защитить, заслонить собой рассказчика, как пытался защитить Христа Петр. В пересыльном лагере допрашивающая рассказчика женщина кричит на него, плюет ему в лицо и бьет по щекам. В трудовом лагере рассказчик выполняет бессмысленную работу, перекапывая лопатой лишенную влаги землю. Это напоминает слова из проповеди Иоанна Крестителя о грядущем Христе: "Лопата Его в руке Его, и Он очистит гумно Свое и соберет пшеницу Свою в житницу..." (Мф.: 3:12). Во всех перечисленных эпизодах внешняя канва как-то связана с евангельскими текстами, но содержание - благодать отсутствует. Последние страницы романа совсем уж жутко перекликаются с евангельскими рассказами о том, как Христос накормил несколько тысяч человек пятью хлебами и двумя рыбами. Рассказчик, его друг Лю и еще один заключенный добывают опарышей, размалывают их в ступке вместе с шестью малосъедобными клецками и таким образом обеспечивают необходимым для выживания протеином всех заключенных своего барака. Кончается эта история тем, что уголовники, затеяв драку из-за питательной кашицы, зверски убивают кроткого Лю. Самого рассказчика, скорее всего, ждет смерть от лучевой болезни или от голода.

Между прочим, в стихотворении Хафиза Ширази, который рассказчик цитирует в самом начале романа, не только содержатся туманные намеки на трагические перипетии, его - рассказчика - ожидающие, но и высказывается определенное отношение к религии:

Чашу полную, о кравчий, ты вручи мне, как бывало.

Мне любовь казалось легкой, да беда все прибывала.

Скоро ль мускусным дыханьем о кудрях мне скажет ветер?

Ведь от мускусных сплетений кровь мне сердце заливала.

Я дремал в приюте милой, тихо звякнул колокольчик:

"В путь увязывай поклажу!" Я внимал: судьба взывала.

На молитвенный свой коврик лей вино, как то позволил

Старый маг, обретший опыт переправы и привала.

Ночь безлунна, гулки волны. Ужас нас постичь не сможет,

Без поклаж идущих брегом над игрой седого вала.

Пламя страстных помышлений завлекло меня в бесславье:

Где ж на говор злоречивый ниспадают покрывала?

Вот Хафиза откровенье: если страсти ты предашься,

Все отринь - иного мира хоть бы не существовало.

Критик Эльке Хайденрайх, которую я уже цитировала, отчасти, видимо, права, когда утверждает, что ""1979" есть роман о декадансе - о декадансе западного потребительского общества и восточных (почему только восточных? Т. Б.) учений о спасении, декадансе лагерей и декадансе вечеринок с наркотиками". Но мне кажется, что основная тема романа - поиски идентичности, чего-то такого, чем можно было бы заполнить свою внутреннюю пустоту. Одна из самых ярких метафор в "1979" - сравнение человека с улиткой, вслепую ползающей вокруг пустого центра; и в "Tristesse Royale" имеются похожие слова: "Каков "Адлон", в точности таков и весь мир. Снаружи отлично вычищен, с золотой каймой... а за этим фасадом - пустотелый" (цит. по: Ralph Hauselle, Alles so schon bunt hier...). В этом контексте второй эпиграф к роману можно понять как своего рода гефсиманскую молитву "брошенного" в мир (в хайдеггеровском смысле) обычного современного человека. Несколько раз, в самые критические для героя моменты, в книге всплывает мотив "дурной зелени", отсылающий к эпиграфу (где слово "зеленый" намекает на головокружение или тошноту): в зеленый цвет выкрашены стены страшной больницы, где умирает Кристофер; и стены кафе, подземный ход из которого ведет в дом Маврокордато; после ареста на героя надевают тюремную одежду "цвета речной тины"; в лагере его заставляют "добровольно" сдавать кровь в медицинском кабинете со светло-зелеными стенами. И несколько раз, подобно рефрену, звучат почти одинаковые фразы:

1) "Что такое жизнь? И как ее улучшить?" (спрашивает себя рассказчик после смерти Кристофера);

2) "Мы исправимся", - сказал он (немецкий вице-консул в Тегеране. Т. Б.). - "Да". - "Мы исправим себя";

3) замечание, что Лю "хотел улучшить самого себя и порядки в лагере";

4) наконец, ужасные заключительные слова романа: "Я исправил себя. Я никогда не ел человеческого мяса".