45-я параллель

Планы добраться до поселка испортил дождь, хлынувший из мрачного неба. Единственным источником света был аккумуляторный фонарь, который нес Николя. Идти в ненастье сквозь чащу стало трудно. Поэтому когда вдалеке показалась сторожка лесника, юноши и девушка невероятно обрадовались.

Избушка давным-давно пустовала, и никакого лесника не было в помине. Под ветхими стенами и наполовину разобранной крышей, часть которой успели растащить местные жители, прятались в непогоду звери и птицы. Здесь можно было переждать ливень.

Николя высказался против ночлега в сторожке.

– Отдохнем и пойдем дальше, – предложил он.

Степан и Даша отказались его слушать.

– Не нужно здесь оставаться, – твердил Николя: – Плохое место!

Но на его спутников внезапно обрушилась страсть, согревающая сильней, чем костер.

Степан пригрозил Николя и начал раздевать Дашу, совсем не сопротивляющуюся объятиям и поцелуям.

Николя мешал происходящему как мог: щелкал зажигалкой, включал и выключал фонарик, стучал ногами и читал Гарсиа Лорку в оригинале.

Недолго думая, Степан выхватил зажигалку и разбил, а фонарь отобрал. Николя от удара в челюсть пролетел несколько метров и, стукнувшись головой о балку, затих. Лежа на охапке старой соломы, он плакал. Дождь смешивался с его слезинками и уносился в бурлящие канавы.

В ту ночь Даша потеряла девственность.

Слушая возню и стоны, Николя чувствовал себя самым несчастным человеком на свете.

Когда все закончилось, Степан разразился истошным русским матом. Причиной его недовольства стало то, что в жизни Даши он первый мужчина.

– Я не собираюсь на тебе жениться! – визжал сын кузнеца. – Наглая потаскуха! Развела меня на секс! Заманила! Я не виноват!

Затем он пообещал отлупить ее, если она вздумает потревожить его родных.

– Вдруг я буду брюхата? – взволновалась Даша.

– Предохраняться надо, коза!

Выяснив отношения, Степан и Даша нашли зареванного Николя и повели его домой.

После этого происшествия замкнутость Николя возросла. Часами он смотрел на цветы Улы и ни с кем не говорил. Даже от выпивки отказался. Только курил сигареты. Мог выкурить две пачки в день, особенно когда узнал, что Фрося нашла работу в Ставрополе и уезжает из Авроры.

– Буду посудомойкой! – гордо объявила она. – В кафе можно питаться остатками еды и там же спать.

– Спать?! – удивился Насух.

– Зарплата маленькая, комнату невозможно снять. Но хозяин разрешил ночевать в подсобке.

Николя и тетка Нюся отправились провожать ее на автовокзал, откуда уезжали старые круглые автобусы желтого цвета. Мать ругалась нехорошими словами и одновременно осеняла дочку крестным знамением.

В шестнадцать Николя понял, что утешение есть в играх с Тимуром и домашних делах с поседевшей Улой. Бабушкины жалобы и звонкие крики племянника прерывали одиночество. Остальное время в своей комнате, где воздух был сине-серым от постоянного табачного дыма, Николя напевал по-испански и по-французски, самостоятельно освоив два иностранных языка.

По вечерам он ходил на кладбище. Словно некая сила тянула его туда безо всякой нужды: никто из родных не был похоронен в чужой земле, да и само кладбище не представляло собой живописный уголок.

Деревянные кресты зимой заметала вьюга, а летом там рос бурьян. Но среди могил его сердце успокаивалось, дыхание становилось ровным, и, начитавшись Эдгара По, Николя ждал, что произойдет нечто особенное, необъяснимое, о чем люди долго спорят или совсем не говорят. Особенно ему нравилось приходить сюда зимой в полночь и бродить среди тех, кто совершил переход в подземное царство.

Холодным декабрьским вечером Николя отправился с ребятами на пятничную дискотеку в клуб, над центральным входом в который красовался барельеф с изображением Ленина. Владимир Ильич сверху смотрел на входящую молодежь, крепко держащую в руках бутыли с самогоном и дешевым портвейном. Самогон гнали в Авроре все, и подростки таскали у старшего поколения двухлитровые пластиковые бутылки с алкоголем, называя русский самогон модным словечком «саке».

– От слова «ссать»! – ерничал Николя.

По вкусу горько-кислое пойло несильно отличалось от мочи.

Портвейн в ларьке у автобусной остановки покупали те, кто жил на широкую ногу. Разлитый в черные стеклянные бутылки, портвейн выглядел более респектабельно, чем самогон. Парни и девушки проходили в неотапливаемый зал, где гремела музыка, а принесенный алкоголь оставляли в маленькой комнатке, куда можно было в любой момент пойти и утолить жажду.

По праздникам в сельском клубе царило веселье, а перед выборами сюда приезжали региональные политики и депутаты в поисках избирателей.

Единственный работающий фонарь в поселке освещал клуб, отчего на Ленинской лысине играли слабые блики.

Николя заглянул в заветную комнату и увидел, что несколько парней уже изрядно приняли на грудь. Их речь, более похожая на звуки, издаваемые коровой Маней при родах, изобиловала матом и сленгом. Окажись в этих забытых Богом местах иностранец, он ни одного слова бы не понял.