Айвазовский

...Когда через несколько дней после ужина у Гоголя Айвазовский рано утром пришел к Иванову, Александр Андреевич в простой блузе стоял, глубоко задумавшись, перед своей картиной.

Айвазовский несколько раз громко кашлянул, прежде чем Иванов заметил присутствие гостя.

— Как кстати ты пришел!.. Мне как раз нужно поехать в Субиако на этюды… Вот славно бы вместе отправиться.

Небольшой городок Субиако лежит в Сабинских горах в сорока верстах от Рима. Городок давно привлекал художников окружавшими его дикими голыми скалами, быстрой рекой и растущими на ее берегах ивами и тополями.

Иванова эти места прельщали. Они походили на пейзаж далеких берегов Иордана в Палестине, который так необходим был для картины «Явление Христа народу». Иванову страстно хотелось отправиться в Палестину изучить там пейзаж и типы людей. Но собственных средств на поездку у него не было, а из Петербургской Академии художеств на все просьбы и ходатайства приходил неизменный отказ.

Иванов и Айвазовский приехали в Субиако засветло и остановились в местной гостинице. В ней часто подолгу живали итальянские и приезжие художники. Стены в комнатах и даже столовой были украшены рисунками.

После заката солнца художники-постояльцы возвратились с этюдов, и вскоре дом огласился веселыми голосами. Пели хором итальянские, швейцарские, французские песни. К гостинице сходились местные жители и присоединялись к художникам. Под звуки барабана и бубнов начались пляски, в которых участвовали взрослые и дети. Айвазовский вместе с другими пел, плясал и одаривал бойких мальчишек сладостями. От Айвазовского не отставал и Александр Андреевич. Это было неожиданно и для Айвазовского и многих других художников. Иванов почему-то прослыл среди них нелюдимом и молчальником. Зато жители Субиако давно считали маэстро Алессандро удивительно веселым человеком, который способен смеяться, как ребенок, и вместе с ними петь и танцевать…

Утром, еще до восхода солнца, Иванов разбудил Айвазовского. Они быстро выпили по чашке кофе и отправились на этюды.

В этот день писал Иванов этюд с тополями. Он весь погрузился в работу. Художнику хотелось запечатлеть на полотне легкое трепетание листьев, тонкое переплетение ветвей, игру теней и солнечных бликов на коре старого тополя.

Было далеко за полдень. Иванов в третий раз переписывал свой этюд. Вся его сутуловатая фигура, нахмуренный высокий лоб выражали крайнее неудовлетворение. В это время к нему подошел Айвазовский. Он успел побродить в окрестностях и занести в свой альбом ряд быстрых набросков, уверенных легких линий, точек и штрихов.

— Нынче у меня отличный день! — весело заговорил Айвазовский. — Все это пригодится мне для картин, к которым я приступлю по возвращении в Рим.

Иванов поднял свои темно-серые большие глаза на Айвазовского и протянул руку к альбому. Он несколько минут в суровом недоумении разглядывал беглые зарисовки. Помолчал еще с минуту, а потом хмуро спросил:

— Выходит, что натуру побоку пора? Достаточно, мол, и этого для будущей картины. Прогуливаться, конечно, куда приятнее, чем корпеть над этюдами…

Иванов говорил уже едко, в глазах его вспыхнули сердитые огоньки. Он начал складывать свой этюдник.

— Движения живых стихий неуловимы для кисти: писать молнию, порыв ветра, всплеск волны немыслимо с натуры. Для этого-то художник и должен запоминать их, — начал возражать Айвазовский.

— Погоди, — строго остановил его Иванов, — память тебя так далеко заносит, что иногда на твоих видах Италии многие видят какую-нибудь местность Крыма или Кавказа.

Айвазовский густо покраснел, но продолжал возражать:

— Я так разумею, что живописец, только копирующий природу, становится ее рабом, связанным по рукам и ногам в своем творчестве…

— Ты самого себя обличаешь, — с болью в голосе произнес Иванов, — ибо, имея много заказов от разных вельмож, начинаешь копировать свои собственные картины. Все это происходит оттого, — продолжал Иванов, — что художников по части морской живописи здесь нет и тебя завалили заказами, заславили и захвалили. Я предостерегаю тебя, Ваня, что тебе грозит быть декоратором. На многих твоих картинах природа разукрашена, как декорация в театре. А жаль мне тебя. Ты человек с талантом, воду никто так хорошо не пишет…

Иванов замолчал. Айвазовский стоял с опущенной головой. В эти минуты он сознавал, что во многом Иванов был прав.

На другой день Айвазовский уехал из Субиако один. Иванов остался на этюдах. А в Риме Ивана Константиновича ждало письмо, как бы продолжавшее разговор, начатый в Субиако. Писал Томилов, видевший его последние картины, выставленные в Петербурге в Академии. Алексей Романович поздравлял своего любимца:

«Славно, любезнейший Иван Константинович!

Увидя в ноябре, по приезде моем, выставленными две большие и пять маленьких картин, в числе которых „Грот Лазуревый“, вижу в тебе чувство, сильно разжигается душа твоя явлениями природы, и кисть твоя свободно передает то, что поражает, утешает и веселит чувствие твое. Вода! Воздух! Прекрасная луна плещет в воде прелестно. Мало кто чувствовал так сильно, так свежо…»