Александр Суворов

– «Ваше сиятельство! Милостивый друг Александр Васильевич! Поздравляю Вас, граф, со днем тезоименитства Вашего в день славного полководца русского Александра Невского, имя коего своими победами Вы носите с великой честью. Не нахожу слов изъяснить, сколько я чувствую и почитаю Вашу важную службу. Молю Бога за Ваше здоровье, да хранит он Вас, граф, на многие-многие лета.

Григорий Потёмкин»

Мандрыкин поднял чарку за здоровье именинника. Раздались крики «ура!». Подали пироги с грибами и «вавилонский суп», то есть щи из кислой капусты. Все принялись за еду с аппетитом. Перед Суворовым поставили два отдельных горшочка: с «ассирийской», то есть гречневой, кашей и с тем же «вавилонским супом». Чарки наполнялись и пустели уже без соблюдения старшинства. Припасов наливал тем, кто хотел. Остен-Сакен опрокидывал чарку за чаркой.

Закурили трубки. Принесли бутылки с ромом, чай и кипяток в закопченных медных чайниках. Об имениннике забыли. Суворов достал из кармана табакерку, понюхал и заговорил с Остен-Сакеном по-немецки.

– Господин барон, ведь вы и ваши предки – рыцари Ливонского ордена? Тевтоны?

– Возможно, граф. Наша фамилия весьма обширна. Сакены служили в разных странах.

– Вы знаете, господин барон, кто был Александр Невский, имя которого я ношу?

– Да, граф.

– Вы, конечно, слышали про сражение на Чудском озере?

– Конечно! Это сражение было в тринадцатом веке, если не ошибаюсь.

– Рыцари были разбиты наголову. Почему? Как вы думаете?

– Я думаю, что они оказались слабее.

– Почему же?

– Строй русских в этой битве оказался для них почти новостью. А русские уже знали тевтонский клин.

– Не по полену клин, господин барон.

– Вы совершенно правы, господин генерал.

Беседа Суворова с Остен-Сакеном прервалась. Внезапно вошел солдат и громко доложил:

– Курьер от его светлости фельдмаршала!

– Второй курьер?!

Возгласы изумления сменились тишиной.

Прибытие второго курьера из главной квартиры действующей армии означало нечто чрезвычайное. Получив утром первое письмо, Суворов догадался, что в нем, наверное, одни поздравления, и поэтому согласился на придуманный Мандрыкиным церемониал: вскрыть и прочесть письмо фельдмаршала во время именинного обеда.

– Позови курьера сюда, – приказал Суворов.

Все взоры обратились к двери. Вошел забрызганный по пояс дорожной грязью ординарец «светлейшего», сержант Пахомов. Он явился к Суворову по форме и протянул пакет. На этот раз Суворов вскрыл пакет без всяких церемоний. В нем заключалось предписание фельдмаршала.

«Турецкая флотилия под Измаилом почти вся истреблена, – писал Потёмкин, – остается предпринять на овладение городом, для чего, Ваше Сиятельство, извольте поспешить туда для принятия всех частей в Вашу команду».

Суворов вскочил, кинулся обнимать и целовать ординарца, пачкая свой мундир о его забрызганный грязью плащ.

– Дубасов, пирогов! – кричал Суворов. – Припасов, водки! Садись, мой друг. Вот уж истинно получил я подарок! Вот спасибо тебе, друг любезный! Садись, закуси, выпей. Ведь я сегодня именинник…

Усадив курьера к столу, Суворов воскликнул:

– Господа офицеры!

Все смолкли, ожидая, что Суворов объявит содержание письма. Он поднял письмо, отпихнул ногой стул, подбоченился и, помахивая письмом, как машет платочком в пляске русская баба, пошел кругом, припевая:

Ах кафтан, ты мой старой!
Всюду ты, кафтан, пригожаешься,
А бывает, что порой
И под лавкою валяешься…

– Ну, старик нашел самого себя, – шепнул один из гостей соседу. – Вот теперь он именинник!

– Ваше сиятельство, да объявите же нам радостное известие. Сгораем от любопытства! – просил Мандрыкин.

– Мандрыка! – крикнул Суворов. – Свеженькое дело! Я еду под Измаил. Предписание его светлости.

Крики изумления, возгласы поздравлений, недоумения – всё слилось в общий гул.

Суворов остановил крики отстраняющим движением руки:

– Всё, довольно! Погуляли – и будет. Пора за дело. Прохор! Перо, бумагу, песочницу, печать!

Он схватил за угол скатерть, приподнял ее и одним движением сгреб всю посуду со стола подальше от себя. Прохор принес и поставил перед генералом старинный ларец с письменным прибором, полученный им в наследство от отца.

Суворов склонился над бумагой с пером в руке в задумчивом молчании. Гости, кланяясь ему, покидали зал шумными группами. Хотел уйти и Остен-Сакен. На его поклон Суворов ответил безмолвным жестом: останьтесь! Остались также его штапы. Комната являла собой вид покинутого поля битвы. Валялись опрокинутые стулья, хрустело под ногой разбитое стекло.

Около Суворова сели его письмоводитель Курис и полковник Мандрыкин.