Александра Федоровна. Последняя русская императрица

Николай оставался все таким же влюбленным, таким же вздыхателем, опьяненным своей страстью к Аликс! Он только и думал о своей будущей жене. Кого же мы видим теперь перед собой? Государя, который вот-вот взойдет по ступеням на трон, или же все того же нежного, безумно влюбленного ребенка?

Его невысокий рост еще больше выдает в нем юношу, мало пригодного к управлению великим народом.

Он написал в своем дневнике 21 октября: «Провел весь день с Аликс, отвечая на телеграммы. Погода испортилась, и на море разыгрался шторм».

Аликс молилась, стоя на коленях, в комнате, в которой ярко горели свечи. В отличие от Николая, его реакции на происходящее, она только и размышляла о своем новом положении, об императорской короне, которая очень скоро ей водрузят на голову, и она находила утешение в такой вот мысли: моя любовь к Николаю, наша взаимная любовь, но теперь она — будущее России!

IX

Когда пушки военных кораблей, стоявших на якоре в Ялтинском порту, производили последний залп по усопшему монарху, на лужайке перед Ливадийским дворцом был установлен алтарь, а отец Яничев, в золотом облачении, подошел к Николаю и торжественно совершил принятие присяги у Его императорского величества, царя Николая II.

Аликс из окон своих апартаментов следила за торжественной церемонией. Страх придавал ее печальному выражению налет священнодействия. Лошади в черных попонах, тащившие катафалк, подхалимская угодливость важных вельмож, вежливое, почти безразличное отношение царской семьи, которая становилась сейчас и ее семьей, склонившей голову перед прахом Александра III, производили должное впечатление на молодую принцессу. Ее жених уже не был очаровательным принцем. Он вдруг стал императором, отцом-батюшкой страны со ста восьмидесятые миллионами обитателей, которые были готовы теперь упасть перед ним на колени, растянуться ниц, чтобы выразить ему свое повиновение.

Могла ли она помочь ему, помочь ему своей пылкой любовью к нему, призывавшей ее к действиям? Столь стремительное превращение из неизвестной маленькой немецкой аристократки в великую княгиню, а потом и в императрицу, вызывало у нее головокружение.

Множество свидетелей, которые близко подходили к ней, обвиняли ее только в холодности, в безразличии! Но почему никто из них не думал, что вот эта погребальная помпа, которой оказывали почести усопшему императору, не могла не произвести на нее сильного впечатления?

Сколько же пустоты, тщеты во всех этих церемониях! Она, несомненно, предпочла бы всем этим бездушным, заученным, как у автоматов, поклонам, свое одиночество, как и всем этим придворным, которые теперь утрачивали перед ней дар речи. Убранные в погребальный черный наряд парк и Ливадийский дворец заставляли ее нисколько не доверять всем этим людям, которые подходили к ней, чтобы сделать дежурный, требуемый этикетом книксен. Давным-давно представление о смерти занимало слишком значительное место в ее детских размышлениях, и оно заставляло требовать стыдливого, почтительного к себе отношения. А тут она приходила в ужас от всех этих кривляний, от повседневных привычных жестов, будто труп, который всех их здесь сейчас собрал, был не трупом человека, а какого-то животного; она в эту минуту испытывала определенное величие, благодаря своему новому высокому рангу, но и тщету всех этих обязанностей, которые не воспринимало ее сердце.

Принесенная совсем недавно ею жертва, смена религии, нисколько не усиливали ее религиозного усердия в отношении Господа, которому она не переставала молиться.

Она не могла проявлять такое отношение, произносить такие фразы, которые диктовались лишь какими-то обстоятельствами. Если такое можно было рассматривать как изъян, то от него, этого недостатка, совсем не страдали все эти люди, и она, обращаясь к молитве, просила Господа покончить с пресным безразличием всех этих персонажей, которые безликой чередой проходили перед ней.

Мария Федоровна в своих траурных просторных одеждах не оставляла ее ни на минуту вне своего поля зрения. Она следила и за поведением сына, и еще более требовательным, более властным тоном говорила своим своякам:

— Нужно немедленно переходить к брачной церемонии…

Эта неисправимая кокетка, давая такие рекомендации родственникам, явно рассчитывала лишить желанного блеска обряд бракосочетания своего сына, принизить, слишком не выпячивать свою невестку.

Однако, четверо братьев Александра III были против этого, против бракосочетания, проведенного здесь, в Ливадии, в узком кругу. Они единодушно выразили свое мнение, что бракосочетание их племянника неожиданно ставшего императором, — общенациональное, важное событие, и привилегия отмечать его должна быть предоставлена столице.

Николай записывал в своем дневнике:

«Дорогого папу в гробу перенесли в большую церковь… Гроб казаки несли на руках. Все вернулись в опустевший дом морально разбитыми. Тяжелое испытание послал нам всем Господь».

…Обитый фиолетовым шелком гроб с телом Александра III был перевезен из Ливадии в Севастополь, где его уже ждал траурный поезд, чтобы везти его дальше в Санкт-Петербург.