Александрийская гемма

— Не только! — сдерживая нетерпение, отрывисто бросил Люсин, все устремления которого были сейчас там, в комнате, где священнодействовал Крелин. — Есть еще произведения искусства, дражайший коллега, почтовые марки, книги опять же, до коих, как видно, профессор Солитов был куда как охоч.

— Слишком просто для подобного интерьера, — задумчиво покачал головой Гуров. — Вы не можете этого не ощущать.

— Налет тайны? — понимающе улыбнулся Люсин. — Эдакая трансцендентальная эманация?.. Что ж, встречалось и такое. Тогда приходится искать журавля в небе, и это труднее всего, Борис Платонович, потому что слишком редко человек сталкивается с тайной, за которую могут убить.

— Я немного понюхал там, под окном, — без видимой связи с предыдущим заметил Гуров. — И могу вам сказать со всей ответственностью, что ни о каких тяжелых предметах не может быть и речи.

— Полностью разделяю вашу точку зрения. Взрыв, если он действительно имел место, вряд ли отличался большой силой. Впрочем, не будем залезать поперед батьки в пекло. Пусть выскажется эксперт.

Обнаружив полное сходство мысленного анализа, они вернулись в кабинет, вполне удовлетворенные.

— Значит, так, — сказал Крелин, бережно собирая осколки колбы под тягой. — Здесь проводилась экстракция с помощью водяной бани. Судя по всему, процесс протекал достаточно длительно, по крайней мере до тех пор, пока не выкипела вода. Затем колба лопнула и произошел взрыв. Лишь по счастью не случилось пожара. Нагревательная спираль перегорела в нескольких местах.

— Что именно экстрагировалось и чем? — спросил Люсин, поднося к носу помутневшую стекляшку.

— Какое-то корневище, — с сомнением, склонив голову к плечу, ответил Крелин. — Предположительно — спиртобензолом. Окончательный ответ даст лаборатория.

— Вам понятно, товарищи? — спросил Гуров, делая торопливые пометки в блокноте.

— Чего же тут непонятного? — отозвалась Таня. — Мы бензол по химии проходили. Це-шесть-аш-шесть. До сих пор помню.

— Вам хорошо, вы, наверное, отличницей были, а я так все перезабыл, — посетовал Люсин.

Крелин, по опыту знавший, как глубоко тот влезает в проблемы, связанные с криминалистикой, деликатно отвел глаза.

— Что бы еще ты счел необходимым отразить в протоколе, Яша? — спросил Люсин, сосредоточенно глядя себе под ноги. — Пробка от колбы нашлась?

— Да, я обнаружил ее в связке травы, что сушилась над печкой, — утвердительно кивнул Крелин. — Товарищи видели.

— Соскребы делать не будешь? — Люсин критически оглядел забрызганный потолок.

— Нет необходимости. Зная характер жидкости и объем, легко рассчитать силу взрыва.

— Ясно, — удовлетворенно кивнул Люсин, но тут же озабоченно нахмурился. — А температура?

— Пока в бане оставалась вода — сто градусов, а потом не выше температуры кипения жидкости, — обстоятельно пояснил эксперт.

— Наука! — Караулкин почтительно поднял палец. — Выходит, авария у Егора Мартыновича произошла, я так понимаю?

— Верно, отец, — скрывая улыбку, подтвердил Крелин.

— Ну, а он-то куда подевался? Сам, так сказать… Не в окно ж вылетел, прости господи?

— Эка! — осуждающе покачала головой Степановна. — Так они тебе и скажут. — И губы поджала в ниточку.

— Придет время, скажем, — пообещал Люсин. — А пока я бы хотел переписать заголовки некоторых книг. Может пригодиться.

За окном, зияющим острозубыми, выгнутыми, как парус, осколками, наливалась синью вечереющая даль.

Оставляя без внимания справочники и монографии по специальности, охватывающие чуть ли не все ответвления необозримой химической науки, Владимир Константинович сосредоточил внимание на старинных изданиях, отсвечивающих золотым тиснением кожаных корешков. Вместе с фотокопиями у него получилось около двухсот наименований.

Судя по всему, Георгий Мартынович Солитов был широко и всесторонне образованным человеком. Лишь с помощью его рукописных пометок Люсину удалось кое-как выполнить поставленную задачу. И немудрено, потому что китайские иероглифы, равно как санскритские и тибетские буквы, оставались для него тайной за семью печатями. Как, впрочем, и для подавляющего большинства людей. Не исключено, что и сам Солитов не владел редкими восточными языками и пользовался услугами переводчиков. Но как бы там ни было, а его комментарии, выполненные бисерным каллиграфическим почерком, обильно уснащали фотокопии рукописей: знаменитой «Бэн-цао-ган-му"note 1 Ли Шичженя, древнеиндийской «Яджур-веды"note 2, тибетской «Жуд-ши"note 3.

С рукописью Диоскорида, отснятой со средневекового пергамента, разобраться было куда легче. Это название Люсин перевел на свой страх и риск как «Лекарственные вещества». Сумел разобраться он и с книгами Раймунда Луллия, Теофраста Бомбаста Парацельса фон Гогенхейма, Альберта Великого и Николая Фламеля, иногда писавшего, к радости неопытного переводчика, по-французски. Что же касается «Изборника Великого князя Святослава Ярославовича», переписанного в 1073 году с болгарского свитка, то с ним Владимир Константинович разделался, что называется, шутя.