Алый знак воина

Люди постарше не вызывали у него такого горького чувства, даже Тэлори, который никогда с ним не заговаривал, но однажды, проходя мимо, положил руку ему на плечо, когда он стоял склонившись над больной овцой. Но ему было невыносимо тяжело видеть своих сверстников, тяжело до боли в животе. Они свободно болтали с Долаем и пастухами, сидя на корточках вокруг костра, сложенного у входа в каждый загон, и, казалось, между ними не было сковывающего их барьера. Но между Дрэмом и пастухами тоже не было никакого барьера, пока дед не воздвиг его шесть весен назад. Теперь же сверстники не знали, как им разговаривать с Дрэмом. И он не знал, как с ними говорить. Они отводили глаза, в конце концов и он, и они стали делать вид, что не видят друг друга. Даже когда пришел Драстик, он сделал вид, что не узнал брата. Так было лучше для всех

Вортрикс, однако, до сих пор ни разу не появлялся.

Когда началось ягнение, Дрэм днем и ночью был занят работой, и это его спасало. В следующие две Луны не было ночи, чтобы не народилось на свет несколько ягнят. Овцы в это время нуждаются в особом уходе, поэтому приходилось без конца заглядывать в загон, чтобы убедиться, все ли там спокойно. В лунные ночи было легче — серебристый свет позволял видеть, что делается в загородке, тогда как в темноте только блеяние овцы и собственные руки, вернее рука, могли сказать о том, что овца ждет помощи. Ее надо было перенести поближе к огню, где было больше света, иначе факел всполошил бы все стадо. Однако беда приходила все чаще, и чем дальше, тем больше нехватка корма сказывалась на овцах. Были и просто дурные мамаши — они оставляли своих ягнят на затоптанном папоротнике и уходили. В таких случаях приходилось быть начеку, так как ягнята, пролежав долго на замерзшей земле, потом уже не могли оправиться. Случалось, что погибали сами овцы, а ягнята выживали. Тогда их приходилось выхаживать и всячески пестовать, как пестует женщина младенца, пока не появлялась возможность подсунуть их овцам, потерявшим ягнят. Словом, это была горячая пора, и работы хватало и Дрэму, и остальным пастухам.

Как-то поздним вечером, в середине сезона ягнения, Дрэм с Ханно, сидя на корточках возле костра, возились с овцой, которая вот-вот должна была разродиться. Тут же стояли и глядели на них несущие дозор охотники. Ночь была холодная, дул резкий восточный ветер, и порывы его, взметнув снежные вихри, увлекали их за собой. А когда снег попадал в яркий круг костра, он казался облаком крутящихся в водовороте белых перьев. Дрэм и Ханно подтащили овцу под дерновую стенку, чтобы хоть как-то укрыть ее, однако снег настигал даже здесь, посыпая белыми хлопьями овечью шерсть, которую ветер вздымал и делил ломаным пробором. Но Дрэм не был уверен, что овца это чувствует. Он не был уверен, что она вообще что-либо ощущает. Овца была красавица. Для Дрэма нынче овцы не были безликим стадом, теперь он воспринимал их так же, как и пастухи, то есть они для него были почти люди, мужчины и женщины: одна овца — красавица, а другая — косомордая; у той вид злобный, а у этой, наоборот, кроткий. Но эта овца была настоящая красавица, притом гордая; правда, старый Долай еще раньше говорил, что ей туго придется, когда появится ягненок.

И вот перед ними был ягненок, крошечный барашек с черной мордочкой. Он лежал почти как неживой, распростершись на кучке бурых папоротниковых веток, которые они второпях набрали, чтобы ягненок не замерз на снегу. Оставив на короткое время его одного без присмотра, они поспешили к овце, чтобы попытаться спасти ее. Угрюмый коротышка Ханно подошел к огню взять жидкую ячменную кашицу, которую он поставил подогреть возле очага, но овца уже в конвульсиях вытягивала ноги.

Дрэм наклонился к ней:

— Скорее, Ханно!

Ханно опустился рядом с ним на колени, в руке у него была миска с кашей. Он заговорил с ворчливой нежностью, с какой разговаривал только с больными овцами и никогда — с людьми:

— Все позади, девочка. Поешь теперь каши.

Овца как будто понимала, что они хотят помочь ей, и приподняла голову, но Дрэм почувствовал, как по ее телу пробежала дрожь — и она опрокинулась на снег. Какой уже раз Дрэм и Ханно были свидетелями одной и той же картины — рядом ягненок боролся за свою едва тлеющую искорку жизни, а между ними лежала мертвая овца.

Все это случалось уже не раз, но Дрэм так и не мог свыкнуться с этим. Сегодня ему почему-то было особенно невыносимо. Может быть, потому, что он физически ощутил, как дрожь прошла по ее телу и у него из-под руки ушла жизнь, а может быть, оттого, что эта овца была красивая и гордая, как тот огромный лебедь, его первый трофей. И снова тоскливое смятение поднялось в его душе, жаждущей знать, куда ушла жизнь… Но времени на поиски ответа не было, так как ягненок слабел на глазах.

Ханно медленно повел плечами.

— Все кончено, — сказал он, поставив миску на землю. — Возьми ягненка и отнеси вниз в хижину, пока он не отправился вслед за матерью. А я пойду посмотрю, что там с этой пеструхой, у которой ухо оборвано.