Антигона

— Скандала я не хочу. Я хочу денег. Сию минуту — иначе люди умрут. Многие.

Исмена промолчала, — о чем говорить?.. Она вымыла меня, причесала и, несмотря ни на что, мне было приятно чувствовать на себе ее нежные и решительные руки. Она дала мне платье — цвет его немного напоминал плащ, что подарила мне Диотимия в те времена, счастливее которых я не знала.

Мне кажется, все мои счастливые воспоминания износились и изорвались, как плащ Диотимии, от нескончаемой работы, неуклонной тревоги последних недель.

Исмена предложила пойти со мной — нет, я должна быть одна.

Близ агоры — здание Совета, мимо него-то и лежит мой путь. На крыльце, перед дверью, — двое стражей: советники заседают. Неожиданно, не отдавая себе отчета, что я делаю, я бросилась вверх по ступеням.

— Запрещено. Вниз! — остановили меня стражи.

— Мне обязательно надо с ними поговорить. Обязательно!

— Запрещено. Только советники. Женщины — никогда. Уходи!

Я спустилась с крыльца и машинально обогнула здание — сзади есть лестница, которая ведет к двери. Кругом пусто. Дверь не заперта, внутри темно и какие-то темные кучи: ящики, бочки. В глубине я с трудом различила другую лестницу, попыталась до нее добраться, зацепилась за что-то, услышала треск ткани — синее платье будет в грязи и жире. Но я уже на лестнице, она не слишком загромождена, и я могу протиснуться. Может быть, так я доберусь до дверей в зал Совета — и тогда… Тогда — о ужас! Что смогу я сделать, — одна перед всеми этими мужчинами? Руки у меня в грязи, а так как от страха я вспотела, то размазала пот по лицу. Я на ощупь поднималась вверх, там — дверь. За ней — шум голосов, советники как раз ведут заседание. Дверь не заперта на ключ, но она не поддается, дерево разбухло… Я разозлилась: оказаться так близко от цели и не иметь возможности войти! Я толкнула дверь изо всех сил, и она со страшным грохотом неожиданно распахнулась. Я влетела в просторный зал, где торжественно восседало множество мужчин, — больше я ничего не увидела, потому что свет ослепил меня.

Прямо передо мной оказался молодой человек, который резко поднялся на ноги и уставился на меня с таким ужасом, точно я привидение.

— Это женщина! — закричал он, придя в себя. — Вон, вон!

Зал зажужжал, как улей. Молодой человек угрожающе двинулся на меня. Чтобы не попасться ему в руки, я пустилась бегом по центральному проходу, который вел к месту главы собрания.

Оказавшись перед ним, я обхватила его колени и узнала Тимоса, командовавшего военным отрядом во времена Эдипа и бывшего его другом. Он очень постарел, да и ему было не узнать меня — я тоже изменилась. Нужно умолить его, быстро, пока меня не выкинули вон.

— Я — Антигона, Эдипова дочь, сестра Этеокла. Брат попросил меня ухаживать за больными и бедняками предместий. Он должен был дать мне денег, но он не вернулся, а у меня все деньги кончились. Нет больше лекарств для больных, нет еды… И денег… Завтра они умрут. Деньги, деньги нужны сию минуту!.. Вы не узнаете меня, потому что я извозилась в грязи в подвале. Не гоните меня! Я — Антигона…

Он обратил на меня добрый взгляд, узнал.

— Ты не имела права, Антигона, входить сюда, это не место для женщин, но мы поможем тебе. Я предложу, чтобы проголосовали за помощь твоим больным и бедным, пока царь не вернулся.

В зале поднялся гул одобрения, но мне этого было мало:

— Это займет слишком много времени, многие могут умереть. Дайте сейчас, каждый, немного денег, немного от того, что у вас есть.

Лицо Тимоса посуровело:

— Так здесь не делается.

За моей спиной опять поднялся тот же осиный гул взбешенного роя, который я слышала уже, входя в зал. Гул этот означает: «Вон! Это что-то неслыханное!»

Я повернулась лицом к этому разъяренному рою:

— Война — вот что неслыханно… Та война, что идет без вашего ведома, война против больных, у которых больше нет лекарств, против бедных, которые голодают, война против умирающих маленьких детей. Царь Этеокл, мой брат, обещал мне денег. Но война помешала ему вернуться. Вам прекрасно известно, что, когда он вернется, он сдержит свое обещание, но больше половины из тех, кого он доверил мне, будут к тому времени мертвы. — Я с мольбой обернулась к Тимосу: — Подай первым, потому что не мне ты подаешь, ты подаешь великим небесным рукам и богине сияющей, потому что это они молят тебя моими устами.

Тимос колебался, тогда я шепотом напомнила ему:

— Вспомни, что я десять лет просила милостыню для Эдипа, твоего друга, и ничего никогда не просила у тебя.

Тимос поднялся, поднял руку, успокаивая нарастающий гул. Он достал две монеты и положил их в мою корзину для подаяний. Более того, он взял меня за руку и повел к рядам советников. Первый из них, глубокий старик, произнес: «Вижу я, Антигона, не очень хорошо, но я слышал тебя. Ты правильно сделала, что пришла и сказала о том, чего мы не имеем права не знать. Надеюсь, что все подадут тебе, как я».