Аппендикс

Олька, совершенно равнодушная, впрочем, к риторике феминизма и половых различий, зажигала. С восхищением мысленно я обняла ее, она же обнимала уже, перетащив к себе на колени, Диего, целовала его, над ним всхлипывала да причитала. И Диего, горделивый юнец, попранный, может быть, жался к ее груди, утирался о ее переливающееся во время движений из бордового в синее платье, которое ей было великовато, но очень шло все равно, хоть кое-где на нем проступали пятна, не отстиранные дарительницами.

Вал, Чиччо и Марио так и стояли между входными дверями и проемом в другую комнату.

– Я ведь уже похоронил одного парня, – тихо начал Флорин. Он держался за сердце одной рукой, а другую простер в сторону. Его голос креп.

– Два десятка он прожил всего лишь.

На запястье висел оберег, хáмса – от сглаза.

Больше никто на него не посмотрит, оберег тот – в земле.

Словно убийца, я сам раскопал ему яму.

Плачьте, прошу вас, о нем, лейте слезы вместе со мной.

Амастан – защитник людей, врос в меня, будто осколок.

Дождь отбелил его кости, их сгрызли собаки.

Наш хозяин его раскопал, боясь правосудья, доноса.

В ночь, когда в муках совести, в полубреду я прокрался к могиле, псы-сторожа чуть не загрызли меня.

Я отбился с ножом, только гибель была их напрасна, тела не было.

О, почему место его я не решился занять?

Слезы, стекайте по этим щекам, что должны бы исчезнуть в могиле.

– Что я слышу? Ты брат по страданью? Жизнь мою разве расскажешь?

– О, как больно! Бессилье, изнемогаю под спудом, – заговорили вместе фальцетом Вал и Оля, меццо-сопрано.

– Exsurge, cor meum, exsurge[133], – добавились бас и второй тенор.

Вытирая рукой щеки, Диего встал с Олиных колен. Теперь наконец ситуация для него прояснялась. «Не хватает сопрано, – и он, примериваясь, взглянул на женщин: – Поменять? Olga – сопрано, а эта тогда – меццо? А я? Второе сопрано. Вернее, третье. Первое, конечно, – Lavinia».

Не ответив на Олин вызов, Флорин подошел к столу и в клочки порвал листы Диего, развеяв их в стороны. «Избалованная дрянь. Бестолочь», – прорычал.

– Ну, ну, хватит, приятель, – Чиччо и Марио с обеих сторон подошли к Флорину. Итальянцы славились своим талантом примирителей. Чиччо неплохо знал своего друга, а Марио ради Вала был готов даже превозмочь неприязнь к огнестрельному оружию. Если уж на то пошло, он предпочитал шпагу, а пока что носил в кармане швейцарский нож. В конце концов, какая разница? Вал все больше напоминал ему героев детства, таинственных и отчаянных пиратов, хотя он уже давным-давно обо всем догадался.

Больше всех хотел, чтобы этот случай был поскорее забыт, сам Вал. Если б он был своим рыжим псом, он приблизил бы сейчас нижнюю часть туловища к земле, завилял бы хвостом и скакнул бы в сторону.

– А что ты там писал? – посмотрел он на Диего и на белые обрывки, усеявшие праздничный стол.

– Реквием, – ответил Диего вдруг довольно холодно. – Реквием. Для всех вас. – Во, какой у нас вышел мальчик. Ну просто загляденье. Однако, увидев наши физиономии, он поднял мордаху, полыхавшую, особенно слева, алым, и наконец улыбнулся во всю ширь: – Да не, ладно, – сочиняю ораторию. – Он подошел к Флорину и робко взял его за руку.

Лицо тенора вдруг завибрировало, подбородок задрожал, но руку он не вырвал. Другой, стыдясь, прикрыл повлажневшие щетинистые щеки.

– Вот, – промолвил он, чуть успокоившись, и откуда-то из-под кипы книг вытащил блокнотик. – Я вам сейчас прочитаю. – Его рука перелистнула первую засаленную страничку с телефонами и остановилась на словах и фразах, написанных колонками и в столбик разными ручками и карандашом. За арабской надписью шла французская, потом – итальянская. – Вот: «Да Нет Море Хлеб Вода Спасибо Добрый день Как тебя зовут? Меня зовут Куда? Как? Дорога Улица Друг Я хочу я живу Где ты живешь Хорошо Плохо Дерево Дом Работа Туалет Где? Налево Направо Прямо Вперед Пожалуйста Скажите Табак Зажигалка Курить Я (не) понимаю Ты понимаешь? Завтра Деньги Платить Заплачу Сколько Мыться Я могу Помощь Помогите Любить Любимая Моя Твоя Его ее Наша Ваша Их Я Люблю Ты любишь Мы любим Я хочу есть Спать Ночь Еда Купить Какой Звонить Давать Я знаю Ты знаешь? Он знает Умею У меня тебя него вас них есть У нас был Были Будет Буду», – выдохнул без голоса последнее слово Флорин. – Ни слова ненависти. – Он сел, зажав пальцем страницы блокнота.