Ароматы

Арман Жолонэй, или Арман Нувель, шел по улице Бруклина жарким ноябрьским вечером, ведя за руки двух маленьких дочерей. В кармане его суконного серого костюма было несколько вырезанных из газет объявлений о сдаче комнат. Мужчины в рубашках с короткими рукавами распивали пиво на крылечках своих домиков, переговариваясь с соседями; женщины в легких цветастых летних платьях прогуливались по улице с детскими колясками или выходили из бакалейных лавочек. Он подумал, что многие из них, с рядами металлических бигуди на голове, похожи на Медузу Горгону. Воздух улицы был полон сильными, раздражавшими его тонкое обоняние запахами чеснока, майорана и кислой капусты с тмином.

Он выпустил ручку старшей дочери Ви, достал из кармана носовой платок и высморкался. Ви наморщила носик.

Армана удручали не только тошнотворные запахи, но и убийственная жара. Он не знал, что осенью в Новом Свете нередко бывает период, называемый «индейским летом». В костюме с галстуком он обливался потом. Улица была завалена кучами мусора — засаленными газетами с кровавыми пятнами томатов, комками спитой кофейной гущи, банками из-под пива и сигаретными окурками. Арман осторожно обводил детей вокруг этих дурно пахнущих островков.

— Дай руку! — резко крикнул он Мартине, которая, наконец, ухитрилась вырваться и готова была пуститься наутек.

— Я хочу эту руку, — заныла она, показывая на сцепленные руки отца и Ви. «Вот зелье-девчонка…» — подумал он и подтолкнул ее к своей левой руке, которую Ви послушно отпустила. Мартина вцепилась в руку отца и показала язык сестре. Та спокойно перешла на ее место и, взяв Армана за правую руку, подняла на него светлый задумчивый взгляд.

— Понюхай, папа! — сказала она с улыбкой. — Прелесть какая!

За ветхим домом, мимо которого они проходили, жгли сухие листья, и в воздухе разливался горький, пряный запах.

— Это огонь. Он опасен, — сказал Арман. Когда-нибудь он расскажет Ви об огне, который уничтожил дело Жолонэй и погубил его будущее. Когда-нибудь — ведь пока ей только семь лет.

Мартина снова пыталась выдернуть руку. Она повисла на руке отца всей тяжестью, и Арман почувствовал усталость и раздражение.

— Вот чертовка, а, папа? — сочувственно заметила Ви, и он улыбнулся старшей дочери. Она чувствовала и отражала его настроения, словно сейсмограф; они были созвучны. Иногда Арману смутно представлялось будущее, где они будут вдвоем — король и принцесса одной крови, одного рода — без этого неугомонного черноволосого дьяволенка рядом.

— Папа, — сказала Мартина, — Ви навоняла.

— Неправда. Нельзя так говорить, — возразил он. Арман старался быть беспристрастным в своем отношении к дочерям. Ведь Мартине всего четыре года. И она не виновата, что родилась на свет. Виноват он. После смерти Анны, золотой Анны, слабодушие толкнуло его к другой женщине. Образ Анны засиял перед ним: лицо, освещенное солнцем, свежая кожа, словно сбрызнутая дождем.

— Она вонючка, и ты тоже, — завопила Мартина.

Образ Анны лопнул, как мыльный пузырь. Он рванул к себе ребенка и крепко шлепнул по ягодицам. Мартина пронзительно завопила. На него стали оборачиваться: иностранец в костюме с галстуком бьет ребенка на улице. Взгляды были недружелюбные, но какая-то пожилая женщина одобрительно кивнула — детей распускать нельзя!

Арман сердито огляделся, вынул из кармана бумажку и потащил детей дальше. Вопли Мартины сменились всхлипываниями. Остановившись у дома, выкрашенного в темно-зеленый цвет, он строго сказал девочкам: — Ведите себя здесь как следует. Не вертитесь под ногами у взрослых, как щенята.

Мартина посмотрела на него темным сумрачным взглядом — она его не простила.

— Будете умницами, куплю мороженое, — посулил он.

— Шоколадное! — потребовала Мартина, знавшая, что Ви любит ванильное.

— Какое захотите. Два брикета.

— Две формочки, — поправила его Ви. — Не брикеты, а формочки.

Она усваивает американские выражения так же легко, как утенок, вылупившийся из яйца, начинает плавать. И Мартина уже говорит, словно родилась в Америке. Сам Арман изучал английский во Франции, и его английские и американские клиенты восхищались его произношением и оборотами речи. Однажды герцогиня Виндзорская сказала, что английский месье Армана приятнее для слуха, чем пение Мориса Шевалье. Но в Америке девочки нередко поправляли его. Они легко, как свойственно детям, усвоили английский в Канаде, где все они прожили год, покинув Францию. Потом они перебрались в США. На границе чиновник иммиграционной службы допрашивал Армана, не коммунист ли он. Его поддельные документы благополучно прошли проверку, и он под чужим именем отправился с детьми в Нью-Йорк, надеясь, что тучи его судьбы рассеются и вновь засияет солнце. Но пока он тащился по грязным улочкам Бруклина, — бедного нью-йоркского предместья. В Париже к жителям таких пригородов относились с презрением. Это были «они», «другие», чужаки, не имеющие ничего общего с парижанами, — жителями города с мировой славой.