Аттила

— Мне нужно дивиться еще больше тебя, — с улыбкой ответил его спутник. — Я — сын моего отца, вынужден отдыхать на этом холме, обвеваемом степными ветрами, вместо того, чтобы мирно сидеть у себя дома в Византии, в уютной рабочей комнате, описывая мои прежние путешествия в качестве посланника. Очень не хотелось мне предпринимать эту новую поездку, да еще куда? К Аттиле! К грозному царю гуннов, которым матери пугают детей от Тибра до Босфора. Кто знает, вернусь ли я отсюда назад к моим запискам, свиткам и дневникам? Может быть, им напрасно придется ожидать меня, лежа в образцовом порядке на полках библиотеки! Гуннский царь не раз навсегда удерживал у себя посланников, которые ему нравились, а иногда и тех, которые не успели ему угодить. Но им обыкновенно приходилось недолго томиться в неволе.

И говоривший с грустной покорностью сжал губы, окончив свою полушутливую речь.

— Прости меня, друг Приск! — ответил патриций. — Это я буду виноват, если книга о твоих путешествиях с посольской миссией, так сильно интересующая всех образованных людей в Византии, не будет доведена до конца.

— Вот как! Значит ты насчитываешь всего семнадцать образованных человек в нашей столице, то есть настолько образованных, что они не ограничились одними похвалами, но и купили первую часть моего обширного труда!

— Да, я буду виноват, — продолжал Максимин, — если вторая часть твоего сочинения не допишется до конца и если блестящий византийский ритор не будет больше очаровывать слушателей своим мощным словом в зале красноречия. Но, по крайней мере, я разделю его участь, живой или мертвый!

— Ну, в этом мало утешения, сенатор!

— Видишь ли, когда государь назначил меня посланником, а ведь я вообще не пользуюсь особенной милостью во дворце с золотыми куполами…

— Само собой разумеется, патриций! Твоя честность колет глаза. Ты неподкупен, а что еще важнее — не желаешь подкупать других. Кроме того, неужели ты счел свою настоящую посольскую миссию к степному волку знаком особого монаршего благоволения?

— Ну, конечно нет! И потому, прежде всего, я написал духовное завещание. А затем подумал: «Нужно непременно взять с собой друга Ириска. Иначе я умру от скуки во время длинного путешествия, а не то сойду с ума в приятном обществе других членов посольства, или взбешусь от сознания всемирного бедствия, жалкой беспомощности в этой совершенно неизвестной мне стране, пустынной и варварской. Между тем, Приск — прекрасно владеющий иностранными языками, желанный спутник всех посланников, знакомый со всеми частями света — знает также и землю гуннов. Приск должен сжалиться над своим несчастным другом или, по крайней мере…

— Благодарность к тому, кто спас ему жизнь и честь, возьмет в нем вверх над всеми прочими соображениями! — с живостью подсказал обычно сдержанный, рассудительный ритор, беря за руку сенатора. И он продолжал с жаром:

— Когда, года два тому назад, это воплощение низости…

— То есть, Хризафиос!

— Да! Когда гнусному евнуху не удалось уговорить меня, чтобы я по возвращении с посольством из Персии выставил перед императором нашего пограничного наместника, как человека образцовой честности…

— Двоюродного брата Хризафиоса!

— Против которого у меня были собраны неопровержимые улики, тогда Хризафиос уверил государя, будто я подкуплен персами и потому добиваюсь удаления ненавистного им, за свою добросовестность, правителя пограничной области. Тотчас после этого доноса меня бросили в тюрьму бессмертных…

— Почему ты называешь так городскую темницу?

— Потому что никто не выходит оттуда смертным!.. Тогда ты, не побоявшись всемогущего евнуха, поручился за меня всем своим имуществом. Я был выпущен на свободу и, благодаря тебе, успел оправдаться, вполне доказать свою невиновность. Никогда не забуду я твоего благодеяния, Максимин. И если Аттила действительно разинет на тебя свою волчью пасть, которой кормилицы пугают детей, то клянусь: я положу туда собственную голову. Но почему император назначил тебя, именно тебя в посольство к гуннам? С этим нам нужно еще хорошенько разобраться. Скажи, как было дело?

— Все вышло довольно странно. Часа в два по полуночи меня неожиданно разбудили рабы: Вигилий желал безотлагательно говорить со мной. Я спросил, не сошли ли они с ума, не рехнулся ли почтенный Вигилий или я сам? Ты знаешь, что презираю этого негодяя, как никто другой…

— Исключая Хризафиоса, — напомнил ритор.

— …таков приказ государя, — отвечали мне, — и через минуту противный человек уже стоял у моей постели, показывая при свете ночника письмо, написанное рукой евнуха и скрепленное подписью императора. Там говорилось, что я должен на следующий день, то есть сегодня, отправиться в Паннонию, царство гуннов, с Вигилием и посланником Аттилы, чтобы передать последнему ответ императора.

— Это не легкое поручение. Тут надо снести на себе несколько центнеров позора, — проворчал ритор.

— Пурпуровые царские чернила незапечатанного письма не успели еще высохнуть: я понял, что во дворце происходило ночное совещание между императором, Хризафиосом, Вигилием и — что очень странно!