Ave commune!

– Пойдём тогда отсюда, Юлия? – попросился прочь из парка Давиан. – Мне ещё нужно подготовиться к прибытию Апостола Коммун.

– Согласна, – сказала девушка и укоризненно оглянулась на памятник. – Пошли с этого кладбища рабов.

Глава десятая. «Апостол» Коммун

Следующий день. Ближе к вечеру.

Несмотря на всю свою прохладу и вечернюю хладность, кажется, что воздух раскалился до предела, и само безумие смешалось с ним, ввергая толпы людей в истерический припадок. Улей, ещё утром пребывавший в мире и покое, стал диким местом, где слегло множество человек, отдав жизнь подчас за самые сумасбродные указания.

Город, в старом понимании поселения № 17, терзаем приливными волнами огненного безрассудства, охватившего народ подобно эпидемии. Гул, дикий и первобытный, исторгаемый из тысячи, десятков тысяч глоток наполнил улицы невыносимым песнопением смерти и краха рассудка. Кажется, что ледяные напевы, гул, вымораживающий душу, доносится из самих глубин адского царства. Весь Улей накрылся жутким гудением, каждая улица, каждый перекрёсток обливается трепещущим до глубины души воем.

Никто не способен укрыться от завываний десяток тысяч глоток, ибо всё это передаётся через граммофоны и колонки по всему Улью и даже за его пределами.

Вспышки огня и яркие копья света расчертили, разрезали Улей на части, озаряя его яркими залпами и отражаясь в полированных серых поверхностях зданий отблесками скорбного завершения дня. Монохромные исполины, продавливающие само пространство своими размерами и их собратья поменьше, отразили интенсивными панорамами на своих телах свидетельство человеческого безрассудства.

Над головами и крышами продолжает рваться салют, заполняя синеющую небесную твердь ослепительными вспышками. Салют изукрасил тёмно-синее, фиолетовое и столь холодное полотно небес, будто художник кистью, наполнив его огненными цветами, которые распускались над землёй, озаряя красотой и роскошью подлунный мир и измученные души его жителей.

Внутри Улья, перекрёстки и проспекты, парки и улицы – всё что можно обрело совершенно новый вид, нежели утром. Только стоило солнцу взойти и одарить тёплым светом жителей сия мира, так затрепетали гордые красно-серые знамёна, развеялись штандарты, на которых красовались шестерни, звёзды, да орнаменты технические. Теперь этого нет, ибо после пышного, ярчайшего празднества всё стало каким-то чуждым, отдалённым и мало похожим на последствия порядка. Знамёна и штандарты – символика власти сгинула в неведомом порыве народных масс, прокатившихся ещё днём.

Ореол непонятности и странности повис над Ульем, который превратился незнамо во что. Он утонул в гудении людей, поющих неразличимые песни, будто бы затягивая дьявольский напев, который благодаря технике разносится всюду; погряз в густых вспышках огня и черт света, что осияли город лучше вечерних фонарей; приобрёл образы поселения, выжженного войной или страшным бунтом; и всё это происходит под красочный салют, что добавляет только сумбурности всему, что видно.

Подле Улья раскинулись боевые машины и транспортники, прикрывавшие немного палатки, но никто из Народных Гвардейцев не спешит в город, ибо у них иная миссия – охранять его. Тысячи солдат стоят у входа во град, однако войти туда не спешат, желая оставаться рядом с ним и в железной покорности ждать приказа.

Народная Милиция, которая вроде бы должна охранять народ, стянулась к краям Улья, подальше от эпицентра шторма умопомешательства, что поразил население этого города. Они не в силах удержать ситуацию, поэтому оттянулись к рубежам и если бы не их собратья из Народной Гвардии, то Милиция давно бы покинула Улей и встала лагерем у него.

Человек, впервые увидевший картину всего происходящего, первое, что подумал, так это о бунте. Да, его неподготовленный рассудок, анализируя то, что видят очи, быстро бы провёл схожие параллели с тем, как народ свергает власть и в порыве революционно-бунтарского порыва выжигает и уничтожает всё вокруг. Но он бы ошибся, поскольку все прежние его знания о социальных порядках окажутся отчасти неверными при встрече с режимом Директории Коммун.

Это не мятеж, не бунт, не акт сепаратизма, не революция и даже не война, как можно было бы подумать. Таким образом, окончился один из самых грандиозных фестивалей и праздников Улья № 17, который огненным и кровавым отпечатком отразился в душах десятков тысяч человек.

Никто не смог укрыться от тяжёлой руки празднества, калечившей души и тела, даже те, кто вроде должен быть защищён, но как оказалось в праздном безумстве толпа не различает статусов.

Давиан отполз в сторону, выбираясь из-под кучи книг, которая казалось бы похоронила его. Боль отразилась по всему телу, и юноша ощутил, как грудь, лёгкие, живот сдавливаются книжными томами, а дыхание стало неприятно прерывистым и кратким. Но всё же приложив максимум усилий он смог подтянуться и вытащить торс из-под завала многотомных книг, едва не схоронивших его. Ещё рывок, руки упёрлись в бетонный пол, и он уже выполз полностью.