Автопортрет неизвестного

– А как ты представляешь себе – мучиться из-за меня всю жизнь?

– Я подумаю. Но пока – никак не представляю. Оттого и отказываюсь.

– Спасибо за искренность, – сказала Юля. – Ну, давай дальше.

11.

Алабин сидит, глядя то в зеркало, то на чистый холст. Берет уголек, набрасывает контур на белом грунте. Входит Вася с пачкой журналов и газет. Смотрит, как Алабин работает. Громко шуршит газетой.

– А, привет, привет, – сказал Алабин. – Пойди займись делом.

– Нет. Все-таки надо разобраться, – сказал Вася. – Что там за идеи у Антона Вадимыча, профессора Капустина?

– Не помню точно. – Алабин говорил недовольно, продолжая рисовать углем на холсте, взглядывая на себя в зеркало. – Что-то вроде децентрализации города. Чтоб размазать город по карте. Чтоб было много центров. В каждом – театр, стадион, Дом культуры, вокзал. Нет, вокзалы этот теоретик хочет вообще за город вынести. И резко ограничить приток населения в Москву. Чтобы вся страна состояла из небольших городов. Что-то вроде этого.

– А почему фашист?

– Не знаю точно. Кажется, у него вся архитектура такая, как сейчас у немцев, у итальянцев тоже. Гладкая, угловатая, незамысловатая.

– А вдруг он прав? – Вася присел перед Алабиным на корточки. – Смотри, раньше в Москве было два миллиона. Сейчас четыре. Перенаселение, факт. В трамваях давка, улицы узкие и почти всё в центре. Даже вокзалы почти что на Садовой. А вдруг Антон Вадимыч вперед смотрит, на много лет, на полную победу коммунизма, а эти – они просто близорукие?

– Маленький мой умный и добрый человек. – Алабин старался говорить мягко и очень миролюбиво. – Как ты справедливо отметил полчаса назад, мы с тобой не специалисты в области градостроения. Василий! В любой науке идет борьба идей, так было, так есть и так будет. Если борьба идей прекратится, вместе с ней умрет и наука. А в наше время борьба идей осложняется классовой борьбой. А классовая борьба только обостряется по мере победной поступи социализма. Этот поразительный исторический парадокс гениально вскрыл и объяснил товарищ Сталин. Чем ярче и бесспорнее достижения советского народа, тем яростнее реакция врагов прогресса. Понимаешь, Василий, когда СССР только начал свою великую стройку, то наши враги внутри страны и за ее пределами, – Алабин мельком сам про себя отметил, что говорит как по писаному, и на миг застыдился, но потом внутренне махнул рукой, – наши враги думали: «Ну ладно, ну пускай стараются, все равно у них – то есть у нас, у советских! – ничего не получится». И они были в общем спокойны. Но вот теперь они в полном бешенстве.

– То есть Антон Вадимыч – кулак недорезанный? Беляк недобитый? – сказал Вася, почему-то зевнув во весь рот. – Ой, прости, папа… Или в самом деле агент германского фашизма?

– По-моему, это ты проявляешь близорукость. – Алабин отложил уголек. – Политическую! Гляди, он предлагает ограничить приток населения. И что получится? Чиновничий городишко на манер американского Вашингтона? А Москва должна быть столицей рабочих!

– А жить рабочим где? В бараках?

– Пока – в бараках.

– Хорошо рассуждать в этаких хоромах, – сказал Вася и выпрямился.

– Это твои хоромы, – пожал плечами Алабин. – В том числе и твои. А ты, оказывается, ханжа.

– Да мне ребят из класса в гости позвать стыдно!

– Ну и катись тогда! – цыкнул Алабин, вот так: «ктись тгд!», но тут же вцепился в Васин рукав и проговорил, почти простонал: – Прости. Я не в том смысле. Прости, сынище, я сам не знаю…

– Ну и что с ним будет, с Антон Вадимычем? – спросил Вася.

– Ничего страшного, – сказал Алабин, поглаживая его руку. – Ну, с кафедры погонят. Потом восстановят. Как с Шостаковичем было, знаешь? Сначала разругали в пух, отовсюду погнали, играть перестали. А потом ба-бах – и профессор Ленинградской консерватории. Снова в полном доверии руководства. Товарищ Сталин про его новую симфонию знаешь как сказал: «Правильный ответ советского художника на справедливую критику». Вот так! Ну в крайнем случае пошлют куда-нибудь в Пермь. Там тоже архитекторы нужны. Укрепить периферийные кадры.

– Фашистами кадры не укрепляют!

– Ой, – сморщился Алабин. – Ты бы еще полчасика Марину послушал! Она тебе наговорит сорок бочек арестантов. Паникерша. Истеричка. – Он снова взял уголек и стал набрасывать на грунте и напевать: – Душевно рад за Гришку Попельзона… Ужасно шумно в доме Шнеерсона.

– Что?

– Сегодня свадьба в доме Шнеерсона,
Из окон прямо дым идет!

—

хитренько запел Алабин, подмигивая и гримасничая.

Там женят сына Соломона,
Который служит в «Губтрамот».
Невеста – машинистка с финотдела,
Сегодня разоделась в пух и прах,
Фату мешковую надела,
И деревяшки на ногах!