Азазель

Меня поразили его слова, и образ Марты, возникший было передо мной меж пляшущих языков пламени, рассеялся. Я предпочел помолчать, чтобы понудить Фарисея предаться любимому занятию — вещать в присутствии благодарного слушателя, и рассчитывал, что его слова отвлекут меня от мрачных мыслей. Мой расчет оказался верен — как я и ожидал, Фарисея понесло… Упиваясь собственной речью, он обращался словно не ко мне, а к кому-то другому, безостановочно сыпля словами:

— Вот, вы не верили мне, когда я говорил, что наши разногласия относительно природы Христа — это споры вокруг самой сути нашей веры. А суть эта тонка и запутанна, она грозит расколом и разладом. Здешние монахи пренебрегают этим, настоятель вообще запретил об этом говорить, а священники в Антиохии разбранили меня, пригрозив отлучением и изгнанием, если я сочиню то, что собирался. Они бы не позволили мне вернуться сюда, если бы я не дал им торжественную клятву больше не касаться темы ипостаси. Но при этом все трактуют это понятие по-разному. Египтяне настаивают, что Бог полностью воплотился в Мессии с того момента, как был зачат в чреве своей матери. И что в Мессии Божественное и человеческое неразделимо, он — Бог и Господь целиком и полностью, и его человеческая природа неотделима от его божественности. Высказывания епископа Кирилла в его последнем послании на этот счет вполне однозначны: «Но мы не говорим ни того, будто плоть превратилась в естество Божества, ни того, будто неизреченное естество Бога Слова изменилось в естество плоти… Став же, видимо, и быв еще младенцем в пеленах, Оно, как Бог, и в недрах родившей Девы наполняло всю тварь и восседало с Родившим Его. Ибо Божество не имеет ни количества, ни величины и не терпит никакого ограничения»{119}.

Фарисей посмотрел на меня так, словно наконец обнаружил мое присутствие, но видел не меня, а незнакомого человека: его брови поползли вверх, а глаза расширились, и, скинув клобук, он обнажил свою блестящую лысину. Эта странная манера Фарисея обескураживала всех, кто впервые с ним сталкивался. Отерев лоб ладонью, он продолжил:

— Обрати внимание, Гипа, на силу оборотов речи Кирилла, когда он провозглашает: «Слово Божие… став едино с плотью ипостасно, есть Бог всего и владычествует над всем, а сам для Себя Он ни раб, ни Владыка… вместе с нами Он подчинен Богу. Таким же образом Он стал под законом, хотя Сам изрек его и, как Бог, Сам есть законодатель. Он — единая ипостась, одна личность, одна природа, человек и Бог, сын и Господь… Святая Дева по плоти родила Бога, соединившегося с плотью в (единую) ипостась, поэтому мы и говорим, что Она есть Богородица». Красноречив, ох красноречив епископ Кирилл, знает, что говорит, и никогда не отступает от того, что сказал. И Несторий не отступится никогда от веры своей в то, что Бог избрал Христа своим свидетельством, и во имя невидимого Бога мы поклоняемся воплощенному Христу, понимая, что они суть разные существа. Как говорит Несторий: «Воплощенный Мессия — это Слово Божье, а Мессия — избранный человек, которого зовут по имени, которое он принял»… — Фарисей невольно протянул руки к огню, потер ладони и добавил: — Епископ Несторий верит в то, что услышал от епископа Феодора-толкователя и от других. Он утверждает, что Бог проявился в Христе-человеке! Как можно согласовать между собой эти две непримиримые точки зрения, ведь эти двое движутся в противоположных направлениях. Чем настойчивее они будут отстаивать свои убеждения, тем сильнее будут расходиться и тем больше будет шириться пропасть между ними. И даже если они сойдутся во мнении относительно природы Христа, то непременно разойдутся во взглядах на ипостась Святого Духа — предмет темный и запутанный. Ни один из них не согласится с тем, во что прежде не верил. И тут столкновения не избежать, а где противоборство, там война… А когда, Гипа, в людях взыгрывает дух войны, он покоряет их совершенно, ударяет им в голову, растекается и не унимается, пока не разнесет их на части. Меж ними разгорается битва, и они перестают владеть собой, их сила иссякает, и дух их расстроен… Война… Не это ли имел в виду Иисус Христос, сказавший: «Не мир пришел Я принести, но меч…»?

Фарисей уставился на огонь и как прорицатель-огнепоклонник принялся высматривать в языках пламени нечто неведомое… Воцарилось недолгое молчание, во время которого глаза его подернулись пеленой слез, и через мгновение две тонкие струйки побежали по щекам и оросили бороду. Я было решил, что Фарисей закончил свою тираду, но он утер лицо и продолжил говорить несвойственным ему дрожащим голосом: