Барон

Экспедиция подошла к концу, и пришло время вывешивать флаг. Я не могу описать, какие усилия ему пришлось приложить, чтобы сесть, скажу только, что я отчетливо слышал хруст чьих-то позвонков и скрип трущихся друг о друга суставов. Приставив к столу трость из темного дерева с изящным серебряным набалдашником без каких-либо змей или бюстов, он выдохнул (пока не в последний раз) и уставился на нас. Хотелось бы поглядеть, как на него смотрели мои бабушка с дедушкой, которые лет на тридцать моложе и давно не пьют, но я совершенно не мог оторвать взгляда от этого старика. Преодолев смущение и глядя прямо на него, я сменил аппаратуру – снял шторы и надел свое еврейское украшение. Расплывчатость перетекла в четкость, и я залип на старике. Ведь ему и вправду стольник. И он блин живой! Точно живой, говорю вам. Не мог же мне ни с того ни с сего померещиться этот старик. Солнечных ударов у меня не было никогда. И другие его тоже видели. Видели высокого тщедушного старика около ста лет от роду в изысканном сером костюме и в охренительных темных очках! А в бокале у него плавал мой любимый летний коктейль – Апероль Шприц. Совсем недурно для старика, не правда ли? Отхлебнув коктейль безо льда – в сто лет, конечно, нужно заботиться о горле – он медленно сунул дрожащую руку во внутренний карман пиджака и достал черный портсигар с позолотой – или не обязательно заботиться о горле – и положил к бокалу. Прошу прощения, я допустил неточность. У старика были вовсе не руки. У него были сухоруки. Чернослив может похвастаться меньшими складками, чем эта бронзовая кожа, испещренная иссиня-черными венами – этюд "распустившиеся ветви в Пальмире".

Он открыл портсигар. Тонкими как сигареты пальцами вытащил одну. Разомкнувшиеся подрагивающие губы схватили фильтр в капкан и в сером, служившем костюму шарфом, дыму заблестели перстни. Пафосные и помпезные. Ну, разумеется. На левой руке успокаивающе плескалось море синего и изумрудного. С правой вызывающе смотрел янтарно – красный овал, подмигивавший такого же цвета платку, который вульгарно вывешивал часть себя из нагрудного кармана пиджака на трех пуговицах. Изящно, черт подери! Ноги, обутые в остроносые до блеска начищенные туфли с нашитым поверх белоснежным, хоть снега здесь с крыш и не падает, символом Тосканы, сложились одна на другой. Сорок второй, сорок третий размер. От восторга мне хотелось врезать ему. Уверен, он бы ответил мне нокаутирующим Аперкотом Шприц. Тощие длинные икры и бедра попрятались в просторных брюках. В полоску – не в клетку, но это уже дело вкуса. Сразу ли он нащупывает их? Аристократическая диспропорция. Столетняя борзая в баре для собак. Шнурки тоньше его седых, аккуратно причесанных назад волос. Прекрасно иметь волосы в сто лет. А вот у меня вероятно таких не будет. Таких ста лет! Как же он завязывает их? Большой нос и длинные уши. Росли сто лет! Меньшая петелька шнурков покоилась на лилии, а вторая припала к, сшитым из дорогой ткани, полосам носков, которые отлично подходили к рубашке. Пижон! Платочек к перстню, носки к рубашке. Как же ты элегантен, наш старый пердун! Туфли всем на зависть – определенно сделаны на заказ. Белая соломенная шляпа со средней длинны полями. Чуть длиннее или короче и смотрелось бы уже не так, но у него все подобрано идеально. Идеально. Если вы посмотрите внимательнее, то увидите, что коричневый кожаный ремешок на шляпе аккуратно продолжает ручку трости. Интересно, сколько он собирался? Или так – надел первое, что выпало из шкафа?

Он глубоко затягивался сигаретой. Вообще-то курение запрещено лицам младше ста пятидесяти. Отрывая сигарету от губ, он сначала выплевывал небольшой клубок дыма, затем ненадолго придерживал его внутри и, наконец, выпускал стойкий поток, который обогнув бокал, по ветру разлетался в разные стороны. Стряхивая пепел, он отпивал коктейль и после каждого глотка облизывал верхнюю губу.

Не оставить ни крохи. Не оставить ни капли.

Пить без остатка!

Курение убивает. Алкоголь вредит твоему здоровью.