Беглец

— Хорошо, — согласился Марк. — Сожжем Борго кварковыми торпедами. В остальном, дядя, я прав. И ты еще спрашиваешь, почему я счастлив? Я бы расцеловал тебя, да боюсь, ты неправильно поймешь. Лучше я оплачу твою выпивку.

Рабство, подумал Тумидус. Мальчик счастлив. Рабство. Мальчик. Папа Лусэро. Рахиль Коэн. Не надо мучиться. Нейрам Саманган. Можно расслабиться. Скандал. Мальчик. Рабство. Папа. Что-то я упускаю. Что? Оно лежит на поверхности, просто я пьян, я не вижу…

— Рабство! — завопил он на весь бар. — Ну да, рабство!

Бармен помахал ему полотенцем.

— Решили? — спросил бармен. — Так чей я буду раб?

— Ничей, — объяснил ему Марк. — Ты будешь свободный человек на свободной планете. Я просто изобью тебя в хлам. Ты что, не видишь, что у клиента пиво закончилось?

Чудо из чудес, Тумидус-младший был само дружелюбие.

— Рабство, — упорствовал Тумидус-старший. — Рабство и освобождение. Марк, ты гений!

— Я гений, — согласился племянник.

— Мы спасем Папу!

— Мы спасем Папу, — согласился племянник. — А как мы спасем Папу? Мы, гении, все тугодумы.

— Двадцать лет назад, — сказал Тумидус. — Это случилось двадцать лет назад. Ты тогда прогуливал школу, доводя учителей до белого каления, а имперская безопасность рыдала вот такими, — он показал какими, — слезами, ожидая, пока у тебя сойдут прыщи и вырастут мозги. Моя галера стояла на Террафиме, в Эскалоне. Дыра дырой: пророки, фанатики, титулованные козлы с тупыми шпажонками…

Марк наклонился вперед. Взгляд племянника сделался трезвым, твердым и неприятным. Тумидус узнал этот взгляд. Так смотрел он сам два десятка лет назад, так смотрел он и сейчас, когда чуял свежий след добычи. Консуляр-трибун не видел себя со стороны в такие минуты, но ошибка исключалась. Семейное сходство, господа!

— Я знаю, чем славится Эскалона, — бросил молодой офицер. — Дальше!

Глава девятая Травма рождения, или Не бойтесь, я быстро расту

I

Впереди рысили криптиды.

Спруты резво перебирали щупальцами, сильными и упругими, — ни дать ни взять восьминогие кони из фольклора докосмической эры. Ага, подумал Гюнтер. Зря, что ли, большинство флуктуаций континуума носит имена мифических чудовищ! Сказка — ложь, да в ней намек… Предки не умели летать к звездам, но менталы среди них рождались. Мало ли что они могли увидеть под шелухой, чтобы после рассказывать соплеменникам у костра страшные байки. Запечатлеть в виде примитивных плоских рисунков. Вышел же я сам в детстве на контакт с Региной ван Фрассен, обретавшейся за тридевять парсеков от Ларгитаса.

Невозможно, ты миф, пшик, обманка.

Поначалу Гюнтеру нестерпимо хотелось оглянуться. Узнать: последовал брамайн за Натху или предпочел смерть? Он терпел, сколько мог, а возле бродячих утесов террорист догнал отряд. Пристроился сбоку, выровнял темп и дыхание. Теперь брамайн бежал вместе со всеми, демонстративно не глядя на кавалера Сандерсона. Гюнтер отвечал ему взаимностью.

«До-мой! До-мой!» — стучали копыта сатира. По камням. По кочкам. По сухой растрескавшейся глине.

Домой!

Пейзажи разворачивались незнакомые. На бегу Гюнтер еще раз прокрутил в голове восстановленный отрезок памяти и окончательно уверился: к земляничным полям они добирались другой дорогой. Натху, мальчик мой, тебе известен иной путь? Ты спешишь к очередной червоточине, которая выведет нас прямиком к системе Ларгитаса?

До-мой! До-мой…

Бег длился, копилась усталость. Местность становилась все более унылой. Каменистая равнина, выжженная отсутствующим солнцем, простиралась до горизонта — сколько хватало глаз. Из-под копыт Гюнтера взлетали облачка ржавой пыли. Каждое отзывалось в ушах диссонансными аккордами. Кое-где из земли торчали чахлые кустики неведомых колючек. В их скудной тени прятались рогатые ящерицы. Одна метнулась прочь — лиловый росчерк на малахите. Гюнтер удивился: почему лиловый? Почему малахит?! Зелени вокруг не наблюдалось. Небо, пятнистое и блеклое, как линялая шкура леопарда, провисало все ниже. В шкуру заливали воду, и она выпячивалась пузырем. От одного взгляда на это небо начинался зуд под лопатками, словно там прорезались крылья.

Мог ли Натху заблудиться?

Он нашел в себе силы поднажать. Когда Гюнтер поравнялся с Натху, сын покосился на отца, но ничего не сказал. Некоторое время Гюнтер молча бежал рядом. Дыхание сбилось, во рту царил вкус копченого мяса. Что за ерунда? Причуды галлюцинаторного комплекса?

— Натху! Куда мы направляемся?!

Питекантроп на бегу пожал плечами:

— Домой.

— На Ларгитас?

— Домой, — повторил Натху с раздражением.

Казалось, взрослый мужчина в десятый раз объяснял ребенку элементарные вещи.

— Домой — это куда? Какое место для тебя дом?

С явной неохотой гигант остановился. Развернулся к отцу, навис мрачным изваянием. Их окружили криптиды, за спрутами маячил брамайн. Деланое безразличие аскета могло обмануть кого угодно, только не кавалера Сандерсона. Да и черт с ним, с брамайном! Сейчас Гюнтера куда больше волновало поведение Натху.

— Дом, — мальчик насупился, — это безопасность. Ты сам сказал, да.

Похоже, он считал вопрос исчерпанным.