Белая луна над синей палаткой (СИ)

У купца Атяшева, которому я помогал с его сунгарийскими баржами, в охранниках служил бывший казачий есаул. Через него-то я и вышел на капитана Бельского, про которого есаул сказал, что тот вроде служил у барона Унгерна и стало быть, мог знать Камиля Гижицкого.

Со дня визита Дороты Браницкой прошла неделя. Бельского я нашел в одном из кабачков, носившем пышное название “Офицерское собрание у Пристани”. Кто-то там вечно играл на гитаре, и сегодня гнусавенький тенорок выстанывал что-то про ветер в степи молдаванской. Плавал сигаретный дым, и я помимо воли вспомнил беднягу Флавинского, прятавшегося и обходившегося, как я думал, и без сигарет, и без водки. Бельскому было лет под сорок, мундир засален, фуражка блином, небрит дней пять, лицо худое, горбоносое, и светлые глубоко посаженные глаза уставились в одну точку.

Обработать Бельского оказалось не так-то легко. Есаула, на которого я сослался, он не помнил, и кто таков Гижицкий, тоже упорно не хотел вспоминать - а может и правда с памятью у него было совсем худо, стал думать я после первых своих вопросов. Капитан был пьян, но в меру, лицо его было бледно, а глубоко посаженные глаза казались совсем безучастными.

- Нет, господин Травин, не припомню я такого, - тем же вежливым и бесцветным голосом отвечал он. - Вокруг господина барона много тогда странного народу крутилось, и будь его поменьше, было бы больше толку.

На упоминании о сокровищах Бельский откровенно расхохотался.

- Монголы не воевали даром, господин Травин, - отсмеявшись, ответил он. - Те триста шестьдесят тысяч золотых рублей, которые мы вывезли из Даурии, и несколько пудов золота и серебра из китайского банка в Урге были потрачены так же легко, как и взяты. Монголы, китайцы, ламы эти, мать их, богдыхан…

Он сплюнул и насмешливо в упор уставился на меня.

- А после Кяхты комиссары нас ободрали дочиста. Так что нет никакого золота Унгерна. Барон умер нищим, - Бельский покачал головой, закурил протянутую мной папиросу и затянулся глубоко, с наслаждением долго не курившего хороший табак человека. - Жил смешно и умер грешно. Перед смертью-то все кровь лил, не мог остановиться. Врача нашего, Клинген… - Бельский икнул, - …берга, ташуром* избил за то, что тот кого-то вовремя на ноги поставить не мог. Тот упал и ногу сломал. Троих монгол-дезертиров выбросил в солончаковую пустыню перед самой бурей. Кости и одежду двоих мы потом нашли, а от третьего и костей не осталось, одежда только.

“Клингенберг”, ударило у меня в сознании. Не поведши и ухом, я тоже затянулся, спросил пива себе и Бельскому и как бы невзначай бросил: - Это тот, что себе теперь имя до Клингера урезал?

- Он самый, - с откровенной ненавистью отозвался Бельский. - Жив, гадюка курляндская. Вот у кого золотишка небось немеряно - он-то копить умел, не чета барону Роману.

Я слушал рассказ Бельского о том как, бежав от красных из Верхнеудинска, Карл Клингенберг стал работать врачом в Кяхте, где коротко и хорошо сошелся с местными богатыми евреями. Немцы и евреи хорошо понимали друг друга, сказал Бельский. Оказавшись мобилизованным в дивизию Унгерна после победоносного взятия Урги, Клингенберг включился в расправу над евреями, которую затеяли унгерновские головорезы. Он сперва брал деньги за то, чтобы якобы обезопасить от погрома, а потом доктор приходил на квартиры своих старых знакомых во главе казаков, отбирал деньги и все ценности, и казаки расстреливали хозяев.

Вот теперь дело пойдет веселее, подумал я. Клад Унгерна существовал, я в том после рассказа Бельского твердо уверился - разве что запрятан клад был так, чтобы даже знавшие о нем не могли сразу найти. И в самое ближайшее время я положил себе посетить уважаемого доктора Клингера-Клингенберга.

Однако увидеться в доктором привелось мне несколько раньше, нежели я расчитывал, ио он оказался домашним врачем того самого Порфирия Севастьянова, которого через неделю после похищения вернули родне, забрав выкуп. Вернули в целости, за исключением органа, определяющего мужчину мужчиной.

Все, что я услышал от Севастьянова - проклятия, несвязную божбу и посулы заплатить любые деньги за то, чтобы виновные в его увечье были найдены. И только мой обстоятельный рассказ о том, что грозит его торговле, если я стану поднимать шум, несколько остудил пыл купца. Я успел узнать от него, что хунхузами ему не были предъявлены никакие обвинения и он даже не видел того или тех, кто его похитил.

Из дому Севастьянова я вышел вместе с доктором Клингером, осматривавшим злосчастного купца. Доктор считал, что я непременно возьмусь за это дело, лишь набиваю цену, а потому особо не придерживался врачебной тайны, расчитывая, видно, войти в долю.