Белый морок. Голубой берег

Внезапно из-за поворота улицы на бешеной скорости выскочил легковой автомобиль с погашенными фарами. Василь каким-то чудом успел отскочить к тыну, а командир второго отделения, богатырского роста Иван Чупира, бежавший следом… Он и вскрикнуть не успел, как оказался под колесами. Машина, не снижая скорости, понеслась наутек, а ошеломленные партизаны не успели даже выстрелить вслед. Но ведь там, куда она неслась, стояли, перегородив улицу, брички. И буквально через мгновенье партизаны услышали глухой удар, треск, звон разбитого стекла, а потом автоматную очередь.

— На помощь ездовым! — скомандовал тем, кто подоспел на помощь, Заграва, а сам устремился к Чупире.

— Мертв! — глухо произнес кто-то из партизан, стоявший на коленях возле недвижного командира отделения.

Василь почувствовал, как в груди круто поднимается густая, удушливая волна, но усилием воли сдержал ее, не дал выплеснуться наружу. Лишь зубами заскрипел и крикнул:

— За мной! Чупиру подберем после!

Когда они выбежали на майдан, там стрельба уже стихла. Лишь отдельные выстрелы то с одной, то с другой стороны испуганно рвали предутреннюю тишину. В мигании догорающих огней увидели мрачный каменный дом с темными провалами вместо окон и дверей, начисто развороченную крышу лавчонки и какие-то странные, похожие на мешки, холмики, множество холмиков повсюду. И ни одной живой души.

Но вот к ним метнулась быстрая тень.

— Стой! Стрелять буду!

— Зачем моя стрелять? Фрица стреляй…

— Хайдаров? Ты что тут делаешь?

Хайдаров приблизился. Он весь был увешан трофейными автоматами и сумками с магазинами, набитыми патронами.

— Секир башка фрицу делаю…

Подошел Мотренко, тоже с богатыми трофеями. Потом, зажимая ладонью рану на шее, из которой сочилась кровь, подошел Кирилл Колодяжный, за ним Пилип Гончарук…

— Что вы тут натворили? — набросился Василь на Колодяжного.

— Разве не видишь? Карателей расчихвостили, — кивнул он на площадь.

— А я приказывал это делать?

Но Кирилла не так легко сбить с толку:

— Совесть приказала, товарищ взводный. И обстановка требовала. Не используй мы момента, неизвестно, продержались бы те, осажденные, в доме. Они почти уже не отстреливались.

— Какие осажденные? Где они?..

Только после этого соратники Косицы хватились: в самом деле, а где же осажденные? Бросились к дому, позвали — ответа нет. Заглянули внутрь — опрокинутые столы, осколки стекла, патронные гильзы, обвалившаяся штукатурка…

— Кого же вы спасали? — пришел в ярость Заграва. — Косицу ко мне!

— Косицу к взводному! Косицу!.. Косицу!.. — понеслось по майдану.

И вдруг от дороги, где пламя с жадностью пожирало подорванные вражеские грузовики, донеслось глухое и скорбное:

— Нет больше Косицы…

Все мигом бросились туда. В багряных сумерках еще издали увидели, как их товарищи склонились над неподвижным телом командира третьего отделения.

— Он вызвал огонь карателей на себя, чтобы дать возможность осажденным выскользнуть из каменной ловушки. И вот…

Заграва глядел на безвольно раскинутые руки Петра, на темную от крови прядь волос, прилипшую к потному лбу, и острое чувство вины перед погибшим товарищем охватило его. Себе-то он мог сознаться, что часто был не справедлив к Косице. И не потому, что тот в чем-то был виноват, а просто не мог забыть, что именно Косица ходил в ближайших подручных у Одарчука.

— Чудин! — позвал Заграва единственного оставшегося в живых командира отделения своей роты. — Будешь вместо меня. Следи за порядком! — Заграва опустился на колени у тела Петра. И через несколько минут: — Возьмите его. Хоронить будем всем отрядом.

Колодяжный, Гончарук, Хайдаров подняли на руки тело друга, и печальная процессия медленно тронулась к подводам.

А там, в свою очередь, произошло следующее. Только Заграва с партизанами бросился на помощь отделению Косицы, как к ездовым подлетел черный автомобиль и с полного хода врезался в бричку. Кто-то из партизан чесанул по нему из автомата.

— А растуды твою!.. — прозвучало в ответ из автомобиля.

Дверца машины резко распахнулась, и из нее выскочил с автоматом в руках, в немецком мундире здоровенный мужичина. Двое ездовых из миколаевщан метнулись в разные стороны, притаились за бричками. А Семен Синило, сподвижник Ляшенко еще по подполью, так и замер на месте:

— Одарчук?!

И, не вырвись у него этот невольный возглас, разъяренный Ефрем наверняка прошил бы его автоматной очередью.

— Синило?! — голос Одарчука прозвучал не менее удивленно. — Так это ты, стервец, стрелял в меня, кат бы тебя взял!

— Кто же знал… Темень такая…

— Вот я тебе сейчас присвечу…

Но в это время из-за брички решительно раздалось:

— Ни с места! Стрелять буду без предупреждения!

— Это кто еще такой храбрый? — остановился в нерешительности Одарчук.

Из машины со стоном, обхватив руками иссеченную разбитым стеклом, залитую кровью голову, вывалился Омельченко.

— Батьку, с Ребром худо… Подстрелили, гады!

Одарчук кинулся к машине. Нырнул в ее металлическое чрево, и оттуда долетел его гневный голос: