Беруны

– Экой ты стал седатый, Федя! – удивился Тимофеич. – Тебе, почитай, и сорока-то нету...

Федор ничего не ответил, а только искоса поглядел на Тимофеича и запыхтел, как растревоженный морж. Он знал, что родился в 1700 году, а какой ноне год, сообразить не мог. Никакой!.. Федор потрогал свою бороду и попытался пальцами отвести к глазу жесткую кудреватую прядь. Чудеса!.. Борода росла по-прежнему на его щеках, но он не узнавал её. Это была чужая борода. Такая вот борода у Афанасия – у второго Марьиного мужа, а у него, у Федора, своя борода, совсем другая. Федор покопался пальцами в бороде, потом на четвереньках полез назад в избу. Он был уже совсем плох: не слушались ноги и кровь натекала у него на деснах и на зубах. Тимофеич ждал лета, чтобы поискать на острове какой-то ему только ведомой травы; он хотел лечить ею Федора, отказывавшегося от теплой оленьей крови. Тимофеич сам хлебал её большой деревянной ложкой и поил ею Ванюшку и Степана.

Но прошло лето, и Тимофеич не мог поискать травы для Федора, как не мог пройти и к наволоку, чтобы посмотреть на губовину и поправить, если понадобится, махало. Во всё это лето снег не сходил с острова: рыхлый и мягкий, но покрытый тонкой обледенелой коркой, он предательски покрывал собою провалы и ямы, берлоги ошкуев и подснежные речки, глухо рокотавшие в потаенных своих руслах. Только к тому месту, где на морском берегу лежал выкидник, пробрался Тимофеич со Степаном и Ванюшкой, оставив стеречь избу лежавшего на печи Федора и полуторагодовалого медведя, возившегося в сенях.

Берег моря тянулся унылый и белый от не сошедшего за все лето снега. Снегом были покрыты и черневшие кое-где бревна, а дальше, к морю, не было видно вовсе воды: впереди, направо, налево, куда только хватал по берегу глаз, громоздился лед и лед без конца. Степан и Ванюшка пошли по бревнам, скользя по ним и отдирая их топором одно от другого. А Тимофеич так и остался стоять у самого льда, вперив совиное око в свинцовую даль, за которой где-то распростерлись плодоносные земли. Они раскинулись далеко от этих мест, у теплых вод, украшенные благоухающими садами.

Набегавший на Тимофеича ветер трепал хвосты его покрывала, а он стоял и думал о благодатной стране, где произрастает вино-самотек.

Старик ходил по многим морям, но всё время – среди мокрого снега и рыхлого льда, в сирости и неуюти. Ему не довелось ни разу дойти до теплого моря, где в бархатном небе зеленеют большие звезды, похожие на изумруды. Тимофеич часто слушал рассказы матросов, монахов и бывалых людей о южных морях и скрытых на дне их сокровищах и тайнах. Он думал об этом подолгу и сейчас очнулся он от своих раздумий лишь после того, как Степан дернул его сзади за три хвоста сразу.

– Ты заснул тут? Прямо лошадь, право слово. Стоючи спишь, – сказал Степан.

Тимофеич пошел по берегу к Ванюшке, лазавшему вдали по очищенным от сучьев деревам, и, скинув с себя свое хвостатое покрывало, принялся выдирать бревна, слежавшиеся за долгие годы и прикрепленные друг к другу не оттаявшим в это лето льдом. Все трое, общими усилиями, смастерили они здесь подобие саней и наложили в них целую гору разномастных и разносортных бревен. Потом впряглись и потащили свою поклажу от берега прочь, тяжелой дорогой, по валунам, через овраги, по рыжим и топким островкам чуть оттаявшей земли.

– Чего ж бы нам Савку не запречь в сани, право слово! – сказал Степан, отдуваясь на одной остановке. – В зиму он нам лис душил, пусть поработает и в лето.

В тот же день Степан из медвежьей шкуры смастерил для Савки новенькую сбрую. Запряженный в сани, медведь ревел и всё норовил сигануть в сторону или просто валился набок и лежал неподвижно, как колода, только рыча и разевая свою огромную пасть. Но Степан безо всякой жалости накручивал ему хвост, а Ванюшка стегал его ремнем под брюхо. Так промаялись они с ним неделю-другую и хотели было плюнуть, когда однажды молодой ошкуй рванулся в упряжке вперед и затрусил медвежьей иноходью, перебористой, неуклюжей своей рысцой. И с тех пор тяжелые сани, высоко нагруженные бревнами, дружно тащили уже четверо: три человека и полуторагодовалый медведь, понявший наконец, чего хочет от него Степан, которого он продолжал побаиваться со дня их первой встречи у крутой скалы на берегу губовины. 

XIX. ЦЕЛИТЕЛЬНАЯ ТРАВА

Пройти к губовине Тимофеичу удалось только в следующее лето. Ванюшка остался на этот раз в избе, где на одре своем из звериных шкур медленно умирал истощившийся в силах Федор.