Бессмертники — цветы вечности

Дом, в котором жил Новоселов, был взят под наблюдение, обыскан с подвала до чердака, но никакого намека на деньги или оружие не явил. Ничего не дал также осмотр соседних домов. Не сыскался и виновник всего этого полицейского переполоха предполагаемый руководитель боевой дружины токарь Федор Новоселов, что, впрочем, и не удивительно: он давно перешел на нелегальное положение и сменил квартиру…

Ротмистр Леонтьев задыхался под грузом сыпавшихся на него дел. В тюрьме продолжались допросы симцев. Многих из них, не имевших никакого отношения к восстанию, пришлось в конце концов освободить. Вышли на свободу и некоторые из уфимцев, арестованные по подозрению в принадлежности к боевой организации большевиков. Улики остальных были не настолько убедительны, чтобы требовать каторги, но цель была именно такой, и дознание продолжалось, не принося, однако, сколько-нибудь серьезных результатов.

После рождественских праздников вернулся в Уфу князь Вячеслав Александрович Кугушев. Узнав, что в его отсутствие в снимаемой им квартире полиция произвела обыск, тут же явился с протестом. Пошумел, покричал, погрозился жалобами господину министру и побежал к полицмейстеру Бухартовскому — тоже протестовать и грозиться. После полицмейстера его видели у губернатора Ключарева. Неизвестно, как протекал их разговор с начальником губернии, однако сразу же после этого визита полковник Яковлев запросил все бумаги о Кугушеве и прозрачно намекнул, что-де есть высокое пожелание хорошенько присмотреться к сему «неприкосновенному» господину.

Чтобы выведать побольше, Леонтьев прикинулся простачком и сделал удивленные глаза.

— Старые грехи князя кому-то покоя не дают? Ну, что ни бывает в молодости! Тем более, когда ты знатен и богат Сейчас Кугушев — член Государственного Совета, высшего законодательного органа при государе-императоре. А то, что фрондирует, заигрывает с либералами, так, может, такому вельможе без подобных чудачеств и нельзя?

Полковник кисло поморщился и перестал играть в намеки и недомолвки.

— Старые грехи, ротмистр, это не совсем то же, что и, скажем, старые, позабытые увлечения. В политике старые грехи могут порой означать нечто совсем противоположное, как, например, старые и стойкие убеждения.

— Но манифест государя-императора и амнистия…

— Амнистия предлагает преступнику исправиться, раскаяться, но механически не исправляет его. А посему надо иметь голову на плечах, Иван Алексеевич! Раз вам указано «присмотреться», стало быть есть причина, присматривайтесь.

— На какой предмет?

— А этого, друг мой, я и сам не знаю. Приставьте к нему толкового филера и обо всем замеченном докладывайте мне, ясно?

— Письменного указания дать не соизволите?

— Соизволю, когда найду необходимым… Идите и выполняйте, ротмистр!

Через несколько дней филер доложил, что князь Кугушев с другими известными в городе лицами провел большое предвыборное собрание избирателей. Ничего предосудительного в самом этом факте, конечно, не было: приближались выборы в Государственную думу и проводить такие собрания вполне разрешалось законом. Но когда стало известно о характере произнесенных там речей, ротмистр задумался. Прежде чем идти к полковнику, которого Леонтьев давно и стойко не любил, он решил посоветоваться с полицмейстером. Бухартовский был в курсе всех пожеланий на этот счет и тут же предложил свой план.

— На очередное такое собрание я посылаю своего помощника, который в штатском платье вместе с толпой проникает в зал и прослушивает всех ораторов лично. Если информация вашего филера подтвердится, составим протокол, которому тут же дадим ход.

— Но ведь Кугушев — лицо неприкосновенное, — напомнил ротмистр.

— А мы его и не коснемся! Мы просто поставим кое-кого в известность о его политической деятельности в Уфе, а уж там решат без нас, терпеть ли этого князя дальше.

— Думаете, изгонят из Государственного Совета?

— Не хочу предугадывать, хочу лишь надеяться. Приструним князя — с другими легче станет, вот о чем моя забота.

— А по-моему, по нему опять его Вытегра плачет!

— А что, я не против! — рассмеялся Бухартовский и вызвал своего помощника.

На следующий день опять состоялось предвыборное собрание. Но теперь Леонтьев уже точно знал, что там делалось, кто и что говорил. Протокол, составленный в полицейском управлении, подробно излагал речь каждого оратора, которые, точно сговорившись, в один голос ругали «военно-полевое» министерство Столыпина, призывали выдвигать в думу только людей из левых партий, требовали от новой думы действий смелых и решительных — «вплоть до применения силы».

Особенно выделялся на этих собраниях оратор Трапезников. «Похоже, представитель из центра, — решил для себя Леонтьев. — Поэтому, представляя его публике, Кугушев не назвал ни чина, ни имени-отчества, а ограничился одной фамилией. Фамилия, конечно, липовая, ищи его теперь по этой липе…»