Бессмертный город. Политическое воспитание

Ответ выглядел почти как шутка, и Андреа Видаль сказал, что для консула Жюльен весьма занятен. И все с той же раскованностью добавил:

— Мы ожидали худшего.

Жюльен не обиделся: он знал, что и здесь его приняли. Когда садились за стол, подошла брюнетка, которую он видел в галерее. Мария Тереза задержалась из-за посетителя. Ее посадили рядом с Жюльеном, но они почти не разговаривали. Зато другие гости закидали консула вопросами, казалось, они и впрямь интересуются его деятельностью, реставрацией дворца Саррокка, его городскими знакомствами. Жюльен был очень удивлен, но мало-помалу обнаружил, что большинство журналистов и художников, собравшихся у Видалей, сами связаны со знатными семействами. Это все были родственники, часто дальние, знатных особ, посещавшие их лишь по праздникам, на свадьбу или похороны. Один из журналистов, также из «Газетт», был внучатым племянником Моники Бекер. Он звал свою тетку по имени и, похоже, только недавно навещал ее. Все они проявляли любопытство к мельчайшим подробностям приема, оказанного Жюльену во дворцах на другом берегу реки. И хотя любопытство это было искренним, Жюльен догадывался, что в их вопросах проскальзывает ирония. Это его не оттолкнуло: ведь он находился среди людей, для которых консул, по его понятиям, — не более чем полицейский или почтовый служащий, а выходило, что его личность интересна им, и в силу этого они, люди творческие, допускают его в свой мир.

После ужина к нему подошел Валерио Грегорио и со словами: «Вы позволите?» — присел рядом на большой диван белой кожи. Мод разговаривала с инфантильным скульптором. Грегорио ни словом не обмолвился о своей профессии преподавателя истории искусств, однако Жюльен понял, что сопровождавшая его девушка — его студентка. Потом Жюльен узнает, что, хотя Мод и воспитывалась в Америке, мать ее была уроженкой Н. и девушка была такой же полноправной гражданкой города, что и маркиза Берио, чей отец, кстати сказать, был туринцем. Как почти все, с кем Жюльен свел здесь знакомство, Грегорио заговорил о городе, о жизни в нем. Если его замечания и были не лишены юмора, это не было сжигающим все дотла сарказмом Амири или расчетливой иронией Моники Бекер. Валерио Грегорио был из Н., не скрывал этого, но, делясь своими сомнениями по поводу той или иной слегка устаревшей привычки своего круга, не тешил собственного самолюбия, как делали Джорджо Амири и графиня Бекер, критиковавшие лишь то, к чему оба были сильно привязаны. Не пытаясь рассмешить собеседника за счет того или другого знакомого, чтобы подчеркнуть культуру города в целом, Валерио, казалось, просто разделял со свежим человеком удовольствие при виде того, как живут его друзья и родственники. При этом ему была присуща та элегантная непринужденность, что и у Андреа Видаля, наблюдавшего за ними и открыто затягивавшегося «травкой», как выяснил позже Жюльен. На другом конце гостиной Мария Тереза внимала фотографу Питеру Мэшу, который смешил ее. Кто-то упомянул сестру Валерио Грегорио, ту молодую скуластую блондинку, о которой Моника Бекер отозвалась как о фатальной женщине. Грегорио обернулся к говорившему, тот прикусил язык и перешел на живопись.

Среди гостей была еще одна американка, настолько красивая, что вполне могла бы быть стюардессой. Она подошла к ним; на ней была белая блузка с открытым воротом. Она и в самом деле оказалась стюардессой. Блузка ее приоткрылась на груди, и Жюльен, как и тогда в галерее, испытал волнение. В этот миг взгляд его встретился со взглядом Марии Терезы, переставшей слушать фотографа и не сводившей с него глаз.

Вечер продолжался. Соня, жена Андреа, была живой, веселой. В их союзе угадывалась полная гармония. Он был мечтатель, придумщик «новых ходов», проектов, открыватель новых талантов; она вела счета, держала бразды правления. Прямо при ней, не стесняясь, Андреа посматривал на других женщин. Должно быть, были увлечения и у нее. Они наверняка обсуждали друг с другом свои сердечные дела. В этом не было цинизма жителей другого берега реки. Жюльену было у них хорошо. Указывая на огромную роспись на лепном потолке их спальни, Андреа изрек:

— Видите, мы десакрализируем эти фрески, но не богохульствуем.

Прислонившись к дверному косяку, засунув руку в карман, Андреа в своей необъятной одежде был похож на фотографию времен молодости родителей Жюльена. Он был очень хорош собой. Хороши собой были и Соня, и стюардесса, и Мария Тереза — все вокруг него были прекрасны и молоды. Уходя от них, Жюльен подумал, что он попал в совершенно иную среду, и среда эта — еще одно чудо города, где сосуществуют такие различные миры.