Бессонница

- Иди, - разрешил он, глядя, как мой поезд у вокзала тронулся и стал удаляться, и тогда сам шагнул к одноглазому.

Тот вопил:

- Веселее! - доставая из саквояжа бутылку.

Я стал подниматься по откосу, мимо куч с мусором, и - чем выше поднимался - становилось радостнее жить, и, когда я ухватился за забор и оглянулся с высоты, - подумал о маме - и чуть не заплакал, не знаю почему. Рядом, у забора, стояли старые липы и клены - они устремились в небо и шелестели над головой. За железной дорогой шумели другие деревья; дальше находилось озеро, на нем поднялись волны такого яркого синего цвета, что я навсегда запомнил этот день - синее не бывает - это утро. Еще подумал, что мог уехать на поезде, который недавно ушел, - а я околачиваюсь на горе под старыми липами и кленами у забора, внизу дядя с одноглазым пьют вино; и подумал еще, что если бы уехал - этого не было; и я подумал: хорошо, что так получилось - получилась непонятно почему радость, просто - по настоящему почувствовал себя так, будто умер - и ожил. Я осознал: когда люди умирают они вовсе не умирают - просто уезжают опять к бабушке, а я по какому-то недоразумению, может, действительно, кассирша - дура, как кричал дядя вслед поезду, и только по этой причине, я живу там, где должен был умереть. От этого потрясающего вывода, оттого что осознал его, я тихонько засмеялся. Испугался, что засмеялся, и уже сожалел об этом, не хотел смеяться, но дядя Эдик услышал внизу и позвал меня. Я не хотел откликаться; он еще раз крикнул мне, потом я увидел, как дядя Эдик ударил одноглазого и тот схватился рукой за лицо. Дядя стал подниматься к забору. Издали я услышал тяжелое его дыхание, он еще что-то бормотал, и - когда поднялся по откосу, я разобрал:

- Ай-я-яй! Какая дура!..

Вдруг дядя почувствовал мое присутствие и поднял голову. Я не знал, что сказать ему, и тогда улыбнулся, когда на лице его одно было выражено отчаяние. И я сказал ему:

- Ты забыл чемодан.

- Ах, да, - опомнился дядя Эдик и с прежним выражением на лице стал спускаться вниз - и никак не мог отдышаться.

А я ждал, пока он спустится к железной дороге и поднимется обратно с чемоданом. Дядя наконец поднялся и сумел улыбнуться:

- Дай, пожалуйста, еще 50 рублей.

Несмотря на жалкую ухмылку, в нем проскользнуло то, что увидел я в самом чистом виде, без улыбочки, когда он поднимался после того, как ударил одноглазого и кричал самому себе: дура! Я достал из кармана деньги, но мелочью 50 рублей не набралось, тогда протянул ему сто рублей.

Мы прошли вдоль забора, через дырку оказались в саду, и я набил карманы яблоками, а за яблонями стоял ржавый комбайн. Дядя Эдик зашел за него, расстегивая ширинку. Пока он писал, я съел несколько яблок. Потом он первый, а я за ним направились по стежке к железным воротам, которые, видно, никогда не закрывались.

Сразу за воротами - шоссе; напротив - магазин. На ступеньках - ведро с черной водой и тряпкой; рядом уборщица разговаривала с мужчиной в рваной телогрейке. Мы поднялись на крыльцо. Дядя Эдик пропустил меня вперед - в магазине пахло только что вымытым цементным полом; мне расхотелось идти по нему, и я повернул обратно.

На крыльце ни ведра, ни уборщицы уже не оказалось, и я один ел яблоки. Потом заметил мужчину в рваной телогрейке. Околачивается у железных ворот напротив и смотрит на меня. А когда я посмотрел на него - отвернулся. Едва дядя Эдик вышел из магазина, этот мужчина подскочил к нему. Дядя Эдик поставил чемодан и вынул из кармана сдачу... Когда мы немного отошли от магазина подальше, дядя, оправдываясь, признался мне:

- Я ему должен...

- У нас еще много денег, - говорю. - Ты не беспокойся.

- Я не беспокоюсь, - пробормотал он.

- Что это за круги? - спрашиваю.

Он посмотрел на чемодан.

- Эти? - показал. - На него ставили бутылку. - Рукой - по кругам, но они уже засохли, плюнул на них, еще потер, только размазал. - Ладно, потом вытру, - руку - о штаны. - Так ты говоришь: мама не встретила.

- Да, - говорю, - то есть не совсем так.

- Понятно, - говорит. - Но ты хоть знаешь адрес дяди Жоры?

- Нет, - отвечаю. - Бабушка посылала маме телеграмму до востребования.

- Дааа-а, - протянул.

- А чего ты берешь в голову? - интересуюсь.

- Я как раз не беру, - отвечает. - Я просто хочу разобраться.

- Так чего лезешь ко мне в душу, - говорю. - Разве ты не знаешь, что я еду опять к бабушке?

- Ах, какое прекрасное место! - воскликнул дядя Эдик. - Разве можно пройти мимо? - свернул к реке, и я за ним. На другой стороне - многоэтажные дома, трубы и набережная. - С этой стороны нас не видно за кустами, объясняет. - А с той - если милиция и заметит - только через мост, а это слишком большой крюк, - и дядя достал бутылку из чемодана и помахал ею другой стороне, засмеялся - иногда и я так смеюсь, потом спохватился: - Я же тебе конфету купил, - протягивает.

Разворачиваю ее, но после кислых яблок от конфеты заныли зубы. Правда, быстро перестали, потому что здорово находиться рядом с дядей, когда он в таких прекрасных местах пьет водку.

Я говорю ему:

- Закусывай.

Он машет:

- Ладно, - но все же открывает чемодан и отламывает хлеба.