Бессонница

Его чувства неохотно отрапортовали, что вообще-то ничего не случилось, что он просто занял такое положение, которое должно было быть невозможным. Его рост — семьдесят три дюйма[69]; кабина пилота высотой в шестьдесят дюймов — от пола до потолка. Это означало, что любому пилоту, хоть ненамного выше Клото и Лахесиса, пришлось бы пробираться к своему креслу согнувшись. Тем не менее Ральф очутился в кабине не только в момент полета, но и стоя, и он все еще стоял между — чуть позади — двух кресел в кабине. Причина того, что ничего не преграждало ему обзор, была одновременно проста и ужасна: его голова торчала из самолета сверху.

В мозгу у Ральфа промелькнул кошмарный образ его старого пса Рекса, который любил ездить в машине, высунув голову из окошка так, что его лохматые уши развевались во встречных потоках воздуха. Он закрыл глаза.

Что, если я упаду? Если я могу просунуть свою голову сквозь эту чертову крышу, что удержит меня от того, чтобы проскользнуть прямо сквозь пол и пролететь весь путь до земли? Или может быть, сквозь землю, а потом и сквозь всю планету?

Но этого не происходило, и ничего подобного не могло произойти, во всяком случае, на этом уровне — Ральфу стоило лишь вспомнить, с какой легкостью они поднимались сквозь полы больницы и как просто потом стояли на крыше. Если он будет держать это в уме, ничего плохого с ним не случится. Ральф попытался сконцентрироваться на этой мысли, и когда ощутил уверенность в том, что взял себя в руки, то снова открыл глаза.

Прямо под ним выпирало ветровое стекло кабины. Ниже находился нос, увенчанный серебристым расплывчатым пятном пропеллера. Россыпь огней, которую Ральф видел от двери туалета, была уже ближе. Ральф согнул колени, и голова его легко проскользнула внутрь, сквозь потолок кабины. На мгновение он ощутил привкус масла во рту, а крошечные волосики в ноздрях, казалось, поднялись дыбом, словно от электрического шока, а потом он очутился стоящим на коленях между креслами первого и второго пилотов.

Он не знал, что он ожидал почувствовать, увидев Эда по прошествии столь долгого времени и при таких жутких обстоятельствах, но возникший укол сожаления — не просто жалости, а сожаления — удивил его. Как и в тот день, летом 1992-го, когда Эд врезался в пикап «Садовода Вест-Сайда», на нем вместо обычной рубашки «Оксфорд» или «Эрроу» была старая майка с пуговицами спереди и вырезом на спине. Он здорово потерял в весе — как показалось Ральфу, фунтов сорок, — и это оказало необычный эффект, придав ему не истощенный, а какой-то героический вид в готико-романтическом стиле; Ральфу это невольно напомнило любимую поэму Кэролайн — «Разбойник» Альфреда Нойеса. Кожа Эда была бледной как бумага, зеленые глаза — одновременно темными и яркими (как изумруды в лунном свете, подумал Ральф) за маленькими круглыми очками а ля Джон Леннон, губы — такими красными, что казались накрашенными. Он повязал белый шелковый шарф с японскими иероглифами на лбу так, что кончики с бахромой свисали на спину. Окутанное грозовым вихрем ауры, умное подвижное лицо Эда выражало отчаянное сожаление и яростную решимость. Он был красив… очень красив… И Ральф ощутил. Его пронзило чувство deja vu Теперь он понял, что уловил в тот день, когда шагнул между Эдом и мужчиной из «Садоводов Вест-Сайда»; сейчас он снова видел это. Смотреть на Эда, окутанного тайфуном ауры, из которой не вздымалось никакого «воздушного шарика», было все равно что смотреть, на бесценную вазу династии Мин, которую вдребезги разбили о стену.

Во всяком случае, он не видит меня — на этом уровне. По крайней мере я так думаю.

Словно в ответ на эту мысль Эд повернулся и уставился прямо на Ральфа. Глаза его были широко распахнуты и полны сумасшедшей настороженности; уголки его красиво очерченного рта дрожали, и на них блестели капельки слюны. Ральф отпрянул, не сомневаясь в этот момент, что его видят, но Эд никак не прореагировал на неожиданное движение Ральфа. Вместо этого он кинул подозрительный взгляд за спину в пустой пассажирский салон на четырех человек, словно услышал оттуда чьи-то воровские движения. Одновременно он протянул правую руку мимо Ральфа и опустил ее на картонную коробку, лежащую на кресле второго пилота и закрепленную ремнем. Рука быстро погладила коробку, потом поднялась ко лбу и чуть-чуть подправила шарф, служивший ему головной повязкой. Покончив с этим, он возобновил пение… Только на сей раз это была уже другая песенка, от которой Ральф ощутил неприятную дрожь в спине: