Бьется пульс Конго

Я любил сидеть вечером на веранде и прислушиваться к звукам тамтамов, которые с наступлением ночи передавали новости. Здесь я чувствовал, как бьется пульс истинной Африки. Это действительно были последние неосвоенные районы, где известия еще передавали при помощи тамтамов. Во многих областях Конго тамтамами уже больше не пользуются, хотя у некоторых племен военные барабаны до сих пор в чести и фигурируют на праздниках и торжествах.

Тамтам для передачи известий представляет собой полый ствол длиной в два-три метра, закрытый с обеих сторон, с продольной прорезью посредине, как в почтовом ящике. Края прорези имеют разную толщину, благодаря чему при ударе колотушкой из тамтама можно извлечь более звонкий или глухой звук. Ничего подобного азбуке Морзе здесь нет: тамтам передает целые фразы. Точно так же можно отбивать знакомую мелодию на тарелке. Как опытный радист слушает дробь аппарата Морзе, опытный барабанщик выслушивает сообщение и передает его дальше. Он сохраняет акцептацию и высоту тона, иначе могут возникнуть недоразумения. Например, вместо «Азоо — ламбе — бвили», что означает «Вода выходит из берегов», он может передать «Азо — ола — мбевили» — «Бабушка умерла».

Ночью тамтам слышен в радиусе пятнадцати километров. Сообщение передается от одного тамтама к другому на сотни километров. К полуночи тамтамы замолкают — духи не любят, чтобы их тревожили, и до этого времени мы часто не могли заснуть. Шум воды, жара и тамтамы не давали спать.

Военные барабаны в большинстве своем — это литавры, обтянутые козлиной кожей. Они напоминают большие амфоры.

Однажды в нашем городе разнеслась весть, что приближаются бапуа. Все бросились на берег к пристани. Подошли три военных каноэ на веслах. На борту каждого находились сорок человек. Лодки были украшены разноцветными гирляндами. Воины в юбках из тростника и в головных уборах из перьев попугая высадились на берег. Лица их были вымазаны белой охрой. Вооруженные копьями и щитами, они маршировали перед зданием управления, около которого собралась взволнованная толпа жителей. Все сразу бросили работу, чтобы полюбоваться военными танцами. Барабаны гремели без умолку. В танце змей принимали участие и жены воинов. Барабанщики вытянулись в длинную ленту, держа барабаны между ног. Праздник продолжался все утро, до самого обеда. Так я стал свидетелем зрелища, не организованного туристским бюро.

Каждое племя чтит свои барабаны и бережет их как святыню. Нередко они олицетворяют могущество господствующего рода.

Старое уживается с новым, говорил мой друг, учитель. Так было и с тамтамами. Конечно, особенно сильно тамтамы звучали по субботам, когда в окрестных деревнях танцевали вокруг костров: слышались ритмы самбы, мамбы и марумбы, по-видимому, предшественников твиста. К моему вящему удивлению, барабаны часто гремели и средь бела дня в будни.

— Что-нибудь случилось? — спрашивал я в таких случаях ассистента.

— Сегодня мы больше не будем работать, господин старший врач.

— Что вы! Война?

— Нет, профсоюзное собрание. Весь персонал больницы идет туда.

— Уж не хотите ли вы оставить больницу без присмотра?

— Простите, доктор, рабочие и служащие уже четвертый месяц не получают жалованья. Возможно, мы объявим забастовку. Мы — служащие городского управления и дворники.

— Больница не может бастовать.

— Наши дети голодают, доктор. Мы не можем вечно брать у вас в долг.

— Это ничего не значит.

— К тому же вы можете помочь только одному или двоим. Вы же не банк.

Он был прав. Как-то я заговорил об этом с Маяной. Он погладил свою лысину и заявил, что касса пуста.

— Но разве налоги не поступают? — спросил я, наступив тем самым на любимую мозоль.

Налогов взимали больше, чем это хотелось людям. Но из Стэнливиля не поступало ничего, все расходы покрывали из провинциальной кассы, а поступлений на это не хватало, хотя налоги собирали по всей строгости закона. Налогами облагалось все, что только можно: собаки, велосипеды, сады, козы. Существовала также ежегодная подушная подать, введенная еще бельгийцами. Они взимали ее натурой, а нынешнее правительство — наличными деньгами.

Кто не мог заплатить налога, садился в тюрьму. Не удивительно, что окружная тюрьма была всегда переполнена. В ней сидели не только мелкие воришки, укравшие козу, курицу или другую мелочь, — преступников покрупнее отправляли в Стэнливиль, — но главным образом неплательщики налогов.

Как-то утром мы долго ждали нашего повара, но он так и не явился. Вместо него пришла незнакомая женщина и, мешая французский с суахили, поинтересовалась, собираемся ли мы обедать.

— Конечно, — ответила моя жена удивленно. — А почему вы, собственно, спрашиваете?

— Я жена повара. Жена Фиделио.

— Он заболел?

— Если вы хотите обедать, придется вам его освободить.

— Почему? Он угодил в тюрьму?

— Да, в тюрьму.

— За что же?

— Он не уплатил налога за велосипед. Он ездит к вам на велосипеде.

— А если он не заплатит? — поинтересовалась моя жена.

— Две, а может, три недели тюрьмы, кто может это знать?

Так долго мы не могли оставаться без обеда и внесли за нашего повара триста франков.