Ближе, чем ты думаешь

— Ничего себе, — сказала Эми, пораженная тем, насколько сообразительной оказалась эта девица. — И он это сделал?

— Он сказал, что не прокатит. И настоял, чтобы я сняла одежду. Но я все еще думала про «Закон и порядок», про то, чего бы от меня хотела Маришка Харгитей. И я думала о том, как ей понадобится ДНК или отпечатки пальцев. Поэтому я сказала: «Хорошо» — разделась и позволила ему… ну, вы понимаете… проникнуть внутрь меня. А потом… Вы, наверно, подумаете, что я натуральная шлюха, но…

— Никакая вы не шлюха, — оборвала ее Эми. — Немедленно прекратите эти разговоры. Вы сумели выжить и оказались чертовски умны.

— Ну, в общем, я стала вести себя так, как будто действительно на него повелась, понимаете? Чтобы как-то его отвлечь. Вела себя, короче, как натуральная порнозвезда: «О да, малыш, мне так хорошо…» Хотя тогда мне скорее постоянно хотелось блевануть, но я не хотела упустить подходящий момент.

— Какой же?

— Чтобы сорвать с него перчатки, — ответила она. — Сначала он опустил руки на кровать, так, что я не могла за них схватиться. Но потом он положил руку мне на грудь, так что перчатку мне таки удалось содрать. А он такой: «Что?» Ну а я по-прежнему, как порнозвездочка, хриплю ему: «Я хочу почувствовать твою руку на своей коже». А тот: «Отдайте мне перчатку». А я все в том же духе, словно аж кончаю: «Не останавливайся! Давай, большой мальчик. Сильнее! Глубже!» И это вроде как сбило его с толку. Он зачем-то коснулся кровати. А на ней лежало несколько книжек — я иногда читала перед сном. Их он тоже коснулся.

Почти за тридцать совершенных нападений не удалось обнаружить отпечатки пальцев. А эта девчонка сумела его перехитрить.

— Вы ужасно, невероятно смелая, — сказала Эми. — У вас вполне достаточно показаний, чтобы мы могли схватить этого парня. Я хочу позвонить шерифу, поставить его в курс дела. Один быстрый звоночек, не возражаете?

— Валяйте.

Эми вышла в коридор и набрала номер Пауэрса.

Как только он снял трубку, Эми выпалила:

— Ты никогда не поверишь, но я думаю, что этот мудак оставил отпечатки.

Пауэрс ответил:

— Ну, а ты, скорее всего, не поверишь в то, что, когда твою жертву направили в палату, она сказала, что в ее комнате этих отпечатков, как в аду углей. И мы вроде бы уже кое-что обнаружили.

Глава 27

В ту ночь я спала посреди нашей кровати.

Так я пыталась — пусть и настолько жалким путем — взять ситуацию под контроль и хоть как-то уложить в голове оставившего меня мужа, брата, который вновь завел шашни с подружкой-наркоманкой, и людей, которые пытались отнять у меня ребенка.

Так я пыталась самоутверждаться (а вернее — заниматься самообманом) вплоть до утра. Слушание по моему делу не начнется раньше 10:30, а потому я в очередной раз откачала молоко, потом приняла душ и надела самое подходящее для суда платье, которое у меня было, — модель макси с длинными рукавами и поясом. Я обнаружила его в комиссионке и купила, несмотря на то, что каждый, кому не лень, утверждал: в нем я выгляжу вылитой Кейт Миддлтон[21]. Потом я разорилась на кофейню в центре Стонтона и теперь сидела за чаем с булочкой, держа в руках телефон и делая вид, что, как и любая женщина моего возраста, всецело поглощена этим замечательным аксессуаром.

Делала я все это просто потому, что прекрасно знала, куда направляюсь. В моих детских воспоминаниях слишком часто фигурировали судебные процессы по делам несовершеннолетних. И ни одно из этих воспоминаний не было приятным.

Больше всего я запомнила женщин. Все они выглядели грустно. Причем не просто из-за того, что утратили гордость, перестали заботиться о внешности — в общем, самооценка у них упала ниже плинтуса. И не потому, что у некоторых из них были синяки или шрамы; и даже не потому, что каждая из них уже успела почувствовать на своем горле руку системы.

Дело было скорее в том, что каждая из них продолжала по-своему удивляться: как это, я — и вдруг в одной комнате со всеми этими несчастными? А еще они осознавали когда-то сделанный выбор, который и привел их в эти стены: парень, за которого они никогда не должны были выходить замуж, наркотики, которые им никогда не следовало принимать, бедность, при которой приходилось крутиться изо всех сил, чтобы оставаться на плаву. Но все это не могло объяснить им, кем они были на самом деле. Или почему они стали теми, кем не должны были стать.

Я вспоминала, как злилась на своего отца за то, что он превратил мою мать в одну из таких женщин.

А теперь я сидела в кафе, изредка откусывая от булочки и делая вид, что сама не стала такой же.

Чтобы взбодриться, я стала думать об Алексе: может, это вернуло бы мне хорошее настроение, в котором я так отчаянно нуждалась. И все, что мне пришло на ум, было воспоминание о том, когда Алексу было не больше семи недель.