Блокада. Запах смерти

– Постой… – остановил ее Виктор и стал объяснять, что ей нужно сделать, чтобы опять встать на довольствие в управлении как жене сотрудника. – Руководство решило выделить тебе комнату в общежитии, пока твой муж не вернется из командировки, но самое главное, тебе на комсомольском собрании в университете нужно отказаться от отца. Алексей Матвеевич сам просил тебе передать, чтобы так сделала. Вот читай… – Он протянул девушке записку.

Анастасия машинально взглянула, узнала почерк отца: «Дочка, откажись от меня. Не вздумай проявлять характер. Твоя задача выжить и родить ребенка. Это нужно в первую очередь для моего спокойствия. Я ведь и так знаю, как ты меня любишь. Твой папа». И она вспомнила погибшую подругу, Софью Вайнштейн, и ее глаза на собрании, полные боли. Соня тогда не смогла отказаться от своего отца.

Девушка заплакала. Но не от позора, который ей предстояло пережить, а от жалости к отцу, который всю жизнь отдал борьбе с преступностью, а в итоге сам оказался арестованным.

– Иди домой, Настя, обсуди все с матерью, – приобнял ее за плечи Солудев.

– С Сергеем правда все в порядке? – еще раз спросила она о муже. – Есть какие-нибудь вести? Когда он вернется?

– Ничего не знаю, – покачал головой Солудев. – Хотя в нашей работе отсутствие вестей уже неплохая новость. Случись беда, мы узнали бы.

Настя попрощалась с дядей Витей и, совершенно внутренне опустошенная, побрела домой. Пройдя сотню метров, она вдруг ощутила сильный голод, словно эмоциональный всплеск вытащил из нее последние силы, и остановилась. «Мать с ума сойдет», – вместо мыслей о еде заполнила голову тревога.

Она и не заметила, что стоит возле фонарного столба, на котором наклеена какая-то листовка. Машинально прочитала строчки: «Конец большевистской власти принесет народам России мирную жизнь, рабочим право на труд, крестьянам – право на землю. Конец большевизму – конец войне».

К столбу подбежала женщина с повязкой на рукаве, по виду похожая на домоуправа, и попыталась сорвать листовку, но немецкая пропагандистская дрянь была наклеена и отрываться не хотела.

– Чего стоишь, зенки вылупила? – зло зыркнула на Настю женщина. – Иди отсюда, пока в милицию не забрали!

…Прошли еще сутки, но никто не пришел. Славка давно притерпелся к темноте, к звукам разрывов немецких снарядов, к осыпающейся штукатурке, но не мог привыкнуть к постоянно нарастающему чувству голода, который, словно железным обручем, сдавливал внутренности. Сильнее голода была только жажда. Но ему повезло – на лицо вдруг капнула капля. Видимо, снег начал таять, и талая вода, каким-то чудом найдя щель в полуразрушенном доме, просочилась в подвал. Славка подставил рот и стал мысленно считать: «Один, два, три…» Досчитав до пятнадцати, он не выдержал и сделал глоток.

Снова начался артобстрел, а значит, настало утро третьего дня. Двигаться не хотелось, для этого нужны были силы, а их практически не осталось. Где-то в углу раздался шорох. Потом еще. Что это может быть? Или ему ему кажется?

Шорох повторился. Как будто кто-то рядом скребется. И вдруг Славка вскрикнул от острой боли в ноге. Он провел рукой по тому месту и обнаружил липкую жидкость. Попробовал на вкус – кровь. В тот же момент нестерпимая боль опять пронзила ногу, и мальчик резко двинулся и обнаружил под рукой что-то шевелящееся, что-то живое. Комок вывернулся и издал неприятный писк. «Крыса? – удивился он. – Откуда?»

Славка вскочил на ноги и инстинктивно стал топтать воображаемых животных, но у него закружилась голова и он был вынужден снова опуститься на пол. «Еще не хватало, чтобы меня крысы изгрызли», – мелькнула испуганная мысль.