Большая грудь, широкий зад

Отливающие серебром волосы тётушки Сунь были гладко зачёсаны, собраны на затылке в плотный, ровный пучок и закреплены блестящей серебряной шпилькой, а по бокам заколоты палочками из полыни. Она была в белой накрахмаленной кофте с косыми полами, под одной из боковых застёжек, почти под мышкой, виднелся белый носовой платок. Чёрные штаны, подвязанные ремешками чуть выше лодыжек, туфли с белой подошвой, бирюзовым верхом и вышитыми на нём чёрными цветами.

От неё веяло свежестью и ароматом гледичии.[20] Выступающие скулы, нос с горбинкой, тонкая линия губ, глубоко посаженные глаза, излучающие мягкий свет.

Вся она была словно не от мира сего и составляла резкий контраст с мощной и неуклюжей Шангуань Люй.

Взяв из рук Фань Саня флакончик с зелёной жидкостью, урождённая Люй подошла к тётушке Сунь и негромко спросила:

— Тут вот, почтенная тётушка, у Фань Саня снадобье для вспоможения при родах, не хочешь ли его использовать?

— Послушай, Шангуань! — От вежливого взгляда явно недовольной тётушки Сунь повеяло холодком, потом она обвела глазами стоявших во дворе мужчин. — Ты меня пригласила роды принимать или Фань Саня?

— Не сердись, почтенная! Как говорится, тот, кто при смерти, ищет врача, где только может; у кого молоко в груди, та и мать, — смиренно проговорила Люй, хотя было видно, что даётся ей это с трудом. — Конечно тебя. Кабы был другой выход, разве я осмелилась бы потревожить тебя!

— Так ты не станешь больше говорить, что я у тебя курицу украла? — как бы мимоходом бросила тётушка Сунь и продолжала: — Ежели хочешь, чтобы я роды принимала, пусть никто больше не суётся!

— Как скажешь.

Тётушка Сунь сняла обёрнутую вокруг пояса полоску красной материи и привязала к ставню. Затем лёгкой походкой направилась в комнату, но, дойдя до двери, обернулась к урождённой Люй:

— Следуй за мной, Шангуань.

Фань Сань подбежал к окну, схватил оставленный Шангуань Люй зелёный флакончик, запихнул в сумку и, даже не попрощавшись с отцом и сыном, вылетел за ворота.

— Аминь! — произнёс пастор Мюррей, перекрестился и дружески кивнул Шангуаням.

В комнате громко вскрикнула тётушка Сунь и послышались хриплые вопли роженицы. Шангуань Шоуси закрыл уши руками и осел на землю. Его отец заходил по двору кругами, держа руки за спиной. Ступал он торопливо, низко опустив голову, будто искал потерянное.

Пастор Мюррей устремил взгляд в полную облаков небесную синеву и снова принялся негромко читать молитву.

Из пристройки вышел, пошатываясь, новорождённый мулёнок с ещё не просохшей, лоснящейся шкуркой. Под непрестанные вопли Шангуань Лу вслед за ним показалась и его ослабевшая мать. Прижав уши, спрятав хвост между ног и опасливо косясь в сторону людей, она еле доковыляла до корыта с водой под гранатовым деревом. Но никто не обратил на неё внимания. Шангуань Шоуси рыдал, закрыв уши руками. Шангуань Фулу вышагивал круг за кругом. Пастор Мюррей молился с закрытыми глазами. Чёрная ослица опустила морду в воду и начала с хлюпаньем пить. Напившись, медленно подковыляла туда, где стебли гаоляна[21] подпирали заготовленный впрок арахис, и принялась ощипывать их.

Запустив руку в родовые пути, тётушка Сунь высвободила другую ножку ребёнка. Роженица вскрикнула и потеряла сознание. Тётушка вдула ей в ноздри щепотку какого-то жёлтого порошка, потом взялась обеими руками за маленькие ножки и стала спокойно ждать. Шангуань Лу застонала и очнулась. Она несколько раз чихнула и резко дёрнулась всем телом, вся выгнулась, а потом тяжело рухнула обратно. Тут тётушка Сунь и вытащила ребёнка. Плоская и вытянутая головка отделилась от тела матери со звонким хлопком, с каким вылетает из орудия снаряд. Белую кофту тётушки Сунь забрызгало кровью.

На руках у неё лежал синюшный младенец — девочка.

Ударив себя в грудь, Шангуань Люй затряслась в беззвучных горьких рыданиях.

— Не реви! — рыкнула на неё тётушка Сунь. — Там, в животе, ещё один!

Живот роженицы сотрясался в страшных конвульсиях, хлынула кровь, и вместе с кровью, как рыбка, выскользнул ребёнок с мягкими рыжими волосками на голове.

Глянув на него и заметив между ног крохотную штучку, похожую на гусеницу шелкопряда, урождённая Люй шлёпнулась перед каном на колени.

— Жалость какая, и этот неживой, — с расстановкой произнесла тётушка Сунь.

У Люй всё поплыло перед глазами, и она стукнулась лбом о край кана. Опершись на него, она с трудом поднялась и, глянув на посеревшую, как пыль, невестку, с горестным стоном вышла из дома.