Босфорский поход Сталина, или провал операции «Гроза»

Историки до сих пор не ответили на один ключевой вопрос — почему маховик репрессий вышел на максимальные обороты именно в середине 1930-х (а не раньше или позже), когда армия уже была подготовлена к «Большому броску»? Для того чтобы ответить на этот вопрос, рассмотрим основные моменты «кровавого сезона» в РККА более подробно и под несколько иным, нежели было принято раньше, ракурсом.

Почему Сталин не расправился с военачальниками раньше? Скажут, потому что еще не обрел полноту власти. Это не так — Сталин стал фактически единственным уже в 1928-м, после XV съезда ВКП(б).

Что фактически помешало ему устроить избиение военных, скажем, в том же 1930-м, используя в качестве повода, например, заговор Сырцова — Рютина, так же как в 1935-м он использовал убийство Кирова для ликвидации последних столпов ленинской гвардии под предлогом борьбы с «троцкизмом»? Чего он ждал? Может быть, он очень любил товарища Тухачевского? Нет, Тухачевского он ненавидел со времен гражданской войны. Многое объясняет эпизод, рассказанный в частной беседе маршалом Тимошенко Юлиану Семенову, опубликованный последним в своих «Ненаписанных романах»:

«Никогда не забуду лица Сталина… когда я приехал к нему на Ближнюю дачу на второй день войны: запавшие, небритые щеки, глаза тусклые, хмельные… Он сидел у обеденного стола, словно парализованный, повторяя «Мы потеряли все, что нам оставил товарищ Ленин, нет нам прощенья…». Таким я его никогда не видел, а знакомы то с восемнадцатого, добрых четверть века… Хотя, помню, видел его однажды хмельным вдвадцать седьмом году, в день десятилетия Рабоче-Крестьянской Красной Армии… И случилось это при любопытнейших обстоятельствах… Я тогда командовал войсками в Смоленске, провел торжественное заседание, только-только перешли в банкетный зал, как меня вызывают на прямой провод, звонит Лев Захарович Мехлис, помощник Сталина:

— Срочно выезжай на аэродром, бери самолет и жми в Москву! Я отправляю машину в Тушино.

Через два с половиной часа я подкатил на «паккарде» к Центральному Дому Красной Армии — там гуляли годовщину РККА, не поминая, ясно, ни Троцкого (а ведь как-никак первый нарком обороны республики), ни Вацетиса, которого именно Троцкий протащил на пост Главкома… Шапошникова Бориса Михайловича, полковника царской разведки, тоже Троцкий в РККА привел наперекор всем, но потом в поддержке отказал: тот уж больно поляков ненавидел, «католические иезуиты, ляхи», даже статью против них бабахнул в двадцатом (Ай да Борис Михайлович, а «заложник долга» то, оказывается, истинно русский, да еще и шовинист! Знал товарищ Сталин, кого «продвигал»! — С.З.), за что Троцкий журнал прикрыл, а Шапошникова — «за шовинизм» — бросил, как говорили, на низовку, слава богу, еще не шлепнул сгоряча, он это тоже умел… Потом, когда Троцкого турнули, Шапошников снова поднялся, Сталин его поддержал, был у меня начальником генштаба — единственный беспартийный на таком посту… Думаю, кстати, Сталин его не без умысла ко мне приставил…

Да… Прибыл, значит, я, вошел в банкетный зал, а там и Бубнов, и Блюхер, и Егоров, и Якир с Уборевичем, Позерн, Буденный, Лашевич, Раскольников, Примаков, Штерн, Подвойский, Крыленко, Корк, Эйдеман, Тухачевский, ясное дело, ну и Ворошилов со Сталиным… Все, гляжу, хоть и под парами, разгоряченные, но какие-то напряженные, нахохлившиеся…

Сталин, пожав мне руку, говорит: «Мужик, ну-ка, покажи себя…». Он* меня еще с гражданской называл «мужиком», любил рослых, а особенно тех, у кого в семье был кто из духовенства… Я его спрашиваю, что надо делать. А он трубку раскурил, — лицо жесткое, глаза потухшие, хмельные, — пыхнул дымком и говорит: «Я предложил провести соревнование по борьбе — кто из наших командиров самый крепкий… Вот Тухачевский всех и положил на лопатки… Сможешь с ним побороться? Но так, чтоб его непременно одолеть?» Я, конечно, ответил, что будет выполнено. «Ну, иди, вызови его на поединок». Я и пошел. А Тухачевский крепок был, не так высок, как я, но плечи налитые, гири качал, как только на скрипке своей мог играть, ума не приложу, она при нем крохотной казалась, хрупенькой, вот-вот поломает…

Ну, я к нему по форме, он ведь старше меня был по званию, командарм, я только комдив, так, мол, и так, вызываю на турнир… Тухачевский посмотрел на Сталина, усмехнулся чему-то, головой покачал и ответил: «Ну, давайте, попробуем». Схватились мы с ним посредине залы; крепок командарм, жмет, аж дух захватывает, а поскольку я выше его, мне не с руки его ломать, захват приходится на плечи, а они у него, как прямо, понимаете, стальные…