Боттичелли

Монах вновь перешел в наступление, чувствуя, что это, возможно, последний шанс удержать власть. За возрастающую нелюбовь населения к своему бывшему кумиру должны были ответить эти пятеро. 4 августа по настоянию Савонаролы они были ночью обезглавлены во дворе городской тюрьмы. Всех их Боттичелли хорошо знал, а Торнабуони даже был его другом. Может быть, они и были виновны перед Синьорией, но Сандро не мог смириться с их смертью. Было ясно, что вместо царства Божьего во Флоренции началось царство террора. Город затих в тревожном ожидании: кто следующий? Вновь началась кампания за то, чтобы папа Александр снял с Савонаролы свое проклятие. Но безуспешно – папа упорствовал. Казни продолжались; теперь было достаточно малейшего подозрения в связях с Медичи, и человек был обречен. Каждый день теперь Сандро встречал с тревогой: он мог стать очередной жертвой: ведь теперь к его прежним прегрешениям прибавился и отказ подписать петицию в защиту доминиканца. Но властям, видимо, пока что было не до него. Они спешили расправиться с неугодными прежде, чем сменится состав Синьории, ибо на очередную победу сторонники Савонаролы мало рассчитывали.

Это было тяжелое время для Сандро. Казалось, ничто не могло спасти его: в какие-либо отречения сейчас не верили, раскаяния помогали мало. Вся осень прошла в тревожном ожидании, но ничего не случилось: по каким-то неведомым причинам власти оставили его в покое. Зато донимал сосед-сапожник – напившись, он чуть не каждый день являлся под окна Боттичелли и поднимал крик, обзывая его еретиком и христопродавцем. Теряя терпение, художник отвечал ругательствами, а однажды, на радость собравшимся зевакам, выскочил на улицу и сцепился с обидчиком. Все кончилось тем, что в феврале 1498 года их с сапожником пригласили в городскую управу и заставили подписать обязательство о «взаимном отказе от ссор». Было обидно, что его поставили на одну доску с никчемным пьяницей, но он и сам виноват – к чему обращать внимание на брань? Мало ли ее он слышал и услышит еще?

Тем временем положение Флоренции ухудшалось и противники доминиканца усиливали свое влияние. Савонароле нужно было что-то предпринимать. До Рождества он размышлял и не произносил проповедей. То, что он обречен на молчание, было для него истинным мучением. Он попытался обратиться к папе и уговорить снять с него проклятие, заверяя в своей преданности: «Святой отец, целую ноги вашему святейшеству, подобно ребенку, который озабочен тем, что вызвал гнев своего отца. Послушно повергаюсь к вашим стопам и прошу вас услышать мою мольбу не лишать меня долее вашего объятия. Я взываю к вашему святейшеству – не отделяйте меня от источника вашей доброты».

Письмо осталось без ответа. Проходили недели, но Савонарола все так же был отлучен от Церкви. Его отчаяние перерастало в гнев, который вырвался наружу на Рождество. Сбросив маску покорности и послушания, он бросил папе открытый вызов: прочитал три мессы, возглавил процессию братьев по ордену и прочитал в монастырской церкви проповедь. Папа по-прежнему молчал, что прибавило фра Джироламо смелости. В феврале он снова стоял на кафедре, держа в руках распятие. Теперь он отбросил прочь все сомнения. Пламенными словами он оправдывал свое непослушание, объявил свое отлучение недействительным и призвал священников и мирян во всем мире восстать против «вавилонской блудницы» – Римской Церкви.

Можно сказать, что его охватило своего рода помешательство. Он понимал, что подписывает свой смертный приговор, но даже смерть для него была лучше молчания. Савонарола жаждал мученичества. Он чувствовал, что ему скоро заткнут рот, и выкрикивал свои проклятия: «Я свидетельствую именем Бога, что Александр не является папой и не может рассматриваться как таковой. Я заявляю, что он не является также христианином и не верит в Бога и что это превосходит границы всякого неверия». И после краткой паузы произнес громовым голосом непоправимые слова: «И поэтому провозглашаю ему, чьи приказы противоречат любви к ближнему, представляющей одну из заповедей: anathema sit.» (– да будет проклят!). Толпа затаила дыхание – монах отлучил папу от Церкви!

Савонарола знал в этот момент, что он переступил все границы. Он попытался обосновать свое проклятие, приводя в поддержку Священное Писание, Отцов Церкви и даже самого Господа, говорящего его недостойными устами. Но было поздно. Он, как и предсказывал ему Лоренцо Медичи, уже свил себе веревку собственными словами. Еще не закончилась его проповедь, а народ стал в страхе покидать церковь. На этот раз Александр VI отреагировал немедленно. Особый курьер привез властям республики приказ заставить монаха замолчать, иначе папа проклянет весь город. Воспоминания о проклятии Сикста прибавили Синьории смелости, и 17 марта она сообщила Савонароле, что он не имеет права читать свои проповеди «нигде в этом городе».