Бремя секретов

— Значит, ты пойдешь к дедушке? А ты можешь купить ему незабудки?

— Незабудки? Что это за цветы?

Я ни разу не слышала такого названия.

— Так по-русски называются васуренагуса. Дедушка однажды сказал, что очень их любит.

— Ты знаешь о моем сыне и о муже то, чего не знаю я сама. Так и быть, куплю, если они еще остались в цветочном магазине. Ты ведь помнишь, что васуренагуса уже давно отцвели.

Мимо проходят одноклассники Цубаки. Звенит звонок к началу урока.

— До свиданья, бабушка! Не забудь слово «незабудка».

И Цубаки убегает вместе со своими подружками.

* * *

Я склоняюсь над могильной плитой, на которой выгравирована надпись «Семья Такагаши». Гладкая каменная плита блестит в лучах солнца. В две бамбуковые вазы я ставлю букеты колокольчиков. Когда я увидела в цветочном магазине колокольчики, то не смогла удержаться. Ведь васуренагуса, о которых говорила Цубаки, там все равно не было. А русское название этих цветов я уже забыла.

На протяжении долгих лет у моего мужа болело сердце: он подорвал здоровье, когда работал в Сибири. В 1943 году его перевели в лабораторию при госпитале в Маньчжурии для проведения исследований военных лекарственных препаратов. К тому времени в Нагасаки уже приехал отец Юкио, который должен был заменить его в лаборатории. Незадолго до конца войны мужа отправили в Сибирь, и в Японию он вернулся только через два года после поражения Германии. Атомная бомба взорвалась в его отсутствие. К счастью, мы не погибли, хотя жили в долине Урагами — как раз в том квартале, на который сбросили бомбу. В то утро я пошла в деревню, чтобы купить риса, а Юкио вместе с коллегой мужа отправился в университетскую больницу, расположенную в центре города. В момент взрыва они находились в каменном здании, и это защитило их от радиации. Отец Юкио погиб в своем доме.

Именно в тот день я покинула квартал Урагами с маминым дневником в сумке. Судьба! Я пережила эту вторую катастрофу, сохранив единственное доказательство своего происхождения.

Сомкнув ладони, закрыв глаза, я молюсь за упокой души моего мужа. Это был человек с добрым сердцем. На протяжении всей своей жизни он оберегал и защищал нас с Юкио. Он даже отказался от наследства родителей, которые противились нашему браку. Он был единственным сыном знатной семьи Такагаши.

Я уверена, он бы не изменил своего отношения ко мне, узнав о моем корейском происхождении. Но я не хотела делить с ним это бремя. Это могло бы сказаться на его общении с окружающими и разрушить благополучие Юкио и его детей. Глядя на могильную плиту, я думаю: «Мой дорогой, ты понимаешь меня? Я всегда была благодарна тебе за твою силу и твою нежность. Благодаря тебе я жила в счастье».

Поднявшись с коленей, я вдруг вспомнила русское название цветка: незабудка. Мой муж не любил рассказывать о двух годах, проведенных в Сибири. Наверное, это было трудное для него время. И тем не менее он сохранил в памяти название цветка.

* * *

— Госпожа Такагаши!

Это господин Накамура, отец нашего соседа. Я возвращаюсь с кладбища.

— Как поживаете? — спрашивает он.

— Прекрасно, — отвечаю я с легким поклоном. — Благодарю вас за помощь на похоронах моего мужа.

— Пустяки. Мы ведь были друзьями с господином Такагаши. Он прожил здесь, в Камакуре, всего лишь семь лет, но мне казалось, что мы знакомы целую вечность. А сколько партий в шоги мы сыграли! Мне их теперь так не хватает, хотя я и проигрывал все время. Как дела у вашего сына?

Он говорит без остановки. Помню, как они с мужем подолгу беседовали за чашкой саке. Я никогда не участвовала в их разговорах. Не люблю много говорить.

— Простите, — отвечаю я. — Я сегодня спешу.

Я уже собираюсь идти, как вдруг господин Накамура говорит:

— Вы слышали в новостях про эксгумацию корейцев? По радио сообщают…

«Что? Эксгумация корейцев?» При этих словах у меня сжалось сердце. Сначала я даже не поняла их смысла. Я молчу.

— Вам ведь известно про дайшинсай в Канто?

— Я как раз была в Канто во время землетрясения, — отвечаю я. — Тогда погибли моя мать и ее брат.

Он удивленно смотрит на меня:

— Господи… Простите. Я знал, что вы с сыном пережили взрыв атомной бомбы в Нагасаки, но про землетрясение…

Я опять молчу. Спустя мгновение господин Накамура говорит:

— Мне очень больно за людей, которым выпало на долю пережить такие страшные события. — Голос у него дрожит. — Но когда я думаю о тысячах корейцев, погибших от руки японцев, сердце мое разрывается. Мне стыдно быть японцем. Многие наши соотечественники добровольно приняли участие в истреблении корейцев, поверив ложным слухам, которые распространяло правительство. В те годы я жил в Фунабаши. Я слышал, как люди кричали: «Корейцы хотят поднять восстание!» Пытались даже доносить в полицию…

Господин Накамура замолчал. Тогда я спрашиваю:

— Кажется, вы рассказывали о новостях? Что там сообщали по радио?

— Ах да. Сообщали, что официальная церемония, на которой объявят об этом постыдном событии, пройдет сегодня утром неподалеку от дамбы Аракава. А сама эксгумация начнется завтра в девять часов утра.

— Кто решил провести эксгумацию? Правительство?