Букашко

Я был заинтригован. Теперь стало окончательно ясно, что для меня подыскивают какое-то чрезвычайно ответственное задание, столь ответственное, что до поры до времени о его сути нельзя даже намекать. Не исключено, что и сам товарищ А. пока не знал подробностей. Руководство партии почему-то решило, что я самый подходящий для такого дела человек и смогу справиться, если мне помогут соответствующие партийные органы. Рассказать мне подробности работодатели пока были не готовы. Как это принято у большевиков, непосредственному исполнителю не положено знать о сути возложенной на него миссии до последней минуты, когда уже надо прыгать с парашютом.

Но, честно говоря, проникнуться важностью момента я до конца так и не сумел. Каждый раз оказывалось, что работа над монографией занимала меня несравнимо сильнее, чем радужные перспективы в моей секретарской работе. Так уж устроена моя голова, что дикие муравьи мне ближе, понятнее и симпатичнее, чем самые преданные и морально устойчивые члены партии большевиков.

А кстати, почему я пишу монографию о диких муравьях, а не о выдающихся большевиках? И отчего до сих пор этот вопрос не приходил мне в голову? А зря, сейчас наступило потрясающее время для составителей справочников и биографов. Со дня окончания гражданской войны прошло достаточно времени, чтобы даже непосредственные участники порядком все подзабыли. Пришла пора окончательно подвести исторические итоги первой трети ХХ века. Отныне история должна стать правильной, идеологически выдержанной, отвечающей нуждам текущего момента, и, следовательно, правдивой. Правдивой не в бытовом смысле — как было, мол, так все и пишем. Нет, правдивой высшей правдой — выдержавшей испытание временем. В конце концов, кто победил, тот и заказывает себе историю.

Перед историками и беллетристами раскинулось бескрайнее море работы (хорошо оплачиваемой работы, заметим)… Серии «Пламенные революционеры» или «Жизнь замечательных людей» должны стать крайне популярны. Сиди за столом и придумывай подвиги достойных и проверенных людей, которые не подведут и справятся, когда это потребуется заказчикам…

И все-таки, почему я пишу о диких муравьях и не могу себя заставить написать о каком-нибудь пламенном большевике, утвержденный список которых достать не так уж и сложно… Никаких излишних переживаний — чисто техническая задача. А взамен — почет, всесоюзная известность, деньги и немалые, положение, масса возможностей… да, забыл еще четырехкомнатную квартиру и шикарную дачу в живописном уголке Подмосковья, охраняемую специальными подразделениями ГПУ… Мечты, мечты…

Почему же мне так не хочется, чтобы большевики гладили меня по головке и чесали за ушком? Может быть, я не в состоянии воспринимать их всерьез? Скорее всего, я настолько чужой в их среде, что никогда не смогу стать одним из них, поскольку считаю самую сердцевину их жизни — заботу о ежедневном продвижении по службе — одним из проявлений социального идиотизма. Смешно, честное слово, смешно. Я не хочу быть одним из них, потому что не расталкиваю окружающих локтями и не стремлюсь стать начальничком над ними. В предложенной большевиками иерархии я никем не хочу стать. Точнее и правильнее, я хочу стать никем. Никем… Секретаришкой… Незаменимым никем. И мне нравится, что они делают то, что мне необходимо: заботятся о моей безопасности, содержат мою семью и обеспечивают возможность работы над монографией о диких муравьях. А от меня при не слишком обременительной работе получают что-то неуловимое и не слишком ценное. Однако это что-то завораживает их… Большевиков возбуждает, что в их канцелярии присутствует что-то невыразимое словами. Мы используем друг друга, словно бы подписав об этом невидимый договор. Казалось бы, несоизмеримые понятия — партия и я. Но оказывается, для противопоставления так мало надо — всего лишь правильно себя поставить, стараясь казаться в одно и то же время незаметным и незаменимым.

*

Время словно бы остановилось, подготовка к грядущему важному заданию протекала совершенно незаметно. Меня это вполне устраивало. Обычно, я крайне любопытен, но тайна предстоящей миссии оставляла меня равнодушным. Разбираться в фантазиях большевиков мне не хотелось, — они бы сами понимали, что задумали — и то хорошо. Можно было сделать вывод, пожалуй, лишь о том, что задание должно было быть каким-то образом связано с творческим развитием марксизма-ленинизма. Я, как сын подстреленного беляка, подходил для этой цели идеально. Умение произвольно поигрывать словами, подбирая наиболее звучные комбинации, по мнению руководителей партии, удачно дополнялось свойственной мне полнейшей социальной инфантильностью помноженной на решительное нежелание видеть свое имя хотя бы в малейшей степени связанным с подобными идеями. А если к этому добавить, что за свое усердие я не потребую ни чинов, ни наград, становилось окончательно ясно, чем это я им так приглянулся.