Читаем Булавин полностью

Ефрем Петров с казаками-станичниками покинул Посольский приказ. А подьячие еще долго, за полночь, поправляли черновые записи допроса, переписывали его набело. Рано утром, после получения копий с допроса и войскового письма, нарочные уже скакали по московским улицам. Их путь — на запад, к царю.

Петр, как и раньше, несмотря на крайнюю занятость военными делами, зорко следил за развитием событий на Дону. Весь ноябрь и декабрь хлопоты и заботы держали его вдали от Москвы и Петербурга — нового его «парадиза». Новый год царь, как обычно, приехал встретить в старой столице.

Ромодановский, Стрешнев и другие помощники доложили ему о делах. Петр быстро вникал во все, отдавал распоряжения. Поинтересовался:

— Как донская Либерия? Затихли казаки?

— Попрятались, государь. — Тихон Никитич почтительно привстал, но царское: «Сиди, сиди!» заставило его снова сесть на скамью.

— Кто писал об убийстве Долгорукого и других?

— Отписки присылали азовский губернатор Толстой, бригадир Шидловский из Изюмского полку, острогожский полковник Тевяшов и другие.

— Что в них?

— Толстой сообщил о распросе офицеров Афанасия да Якова Арсеньевых, кои вместе с Долгоруким сыскивали беглых. Об убийстве подполковника узнали, будучи в Теглинской станице, от ротмистров Василия Герасимова и Ивана Остапова из Троицкого и Азовского конных полков. А потом, в Старо-Айдарском городке, сказали им черкаские старшины, что в Шульгином городке воровские люди многим собранием, знатное же дело, что собрались новопришлые люди, которые бежали из розных городков от розыску, и подполковника, офицеров и иных чинов людей, всего 10 человек, побили до смерти. А тела их в волчью яму побросали и обоз ево, подполковничей, и у салдат и у казаков ружье и коней и все, что ни есть, побрали. И мы от тех воров едва ушли.

— Для отпору тем ворам дали весть в разные места?

— Дали, государь, в Белгород, Изюм, Воронеж.

— Какие планы имел тот вор Кондрашка Булавин?

— Шидловский, Тевяшов писали, что хотел он итти под городы Изюмского полку, под Тор и под Маяки, и под Изюм, для разорения. А еще посылал от себя письма прелестные по Ойдару и в донецкие, и в донские верхние городки, и на Медведицу, и на Хопер, чтоб офицеров, посланных Долгоруким, побить; казакам велел итить к себе в войско; а кто не пойдет, устращивал в письмах смертною казнью.

— С Черкаским сносился?

— В Черкаской Булавин посылал письма неединожды. Но против его посылок отповеди ему не было. Из донских городков к нему, Булавину, никто не бывал.

— Знаю. Лукьян Максимов и старшина к нему не пошли, а потом сами его побили. Не все, однако, ясно с ними... Помнить об этом надо, господа министры, и в своей конзилии, когда я в отлучках, то обсуждать, когда надобно. За ними всеми глаз да глаз надобен.

— Слушаем, государь.

— Страху мы на донскую сарынь навели. Хотя вот Долгорукого потеряли. — Царь минуту помолчал. — Что же не говорите: так и остался он в той яме? Волчьей?! Как собаку бросили!

— В волчью, государь. — Шафиров проворно открыл папку с делами. — Дозволь, государь, сказать?

— Говори.

— Приезжал в Посольский приказ Ефрем Петров со станицей и...

— Постой, постой. Это тот, который нашу сторону крепко держит?

— Тот самый и есть.

— Ему-то, кажется, можно верить. А другим... — Петр покачал головой, — не очень можно, причем многим, по моему суждению. Однако продолжай.

— Тот Ефрем Петров в допросе сказал: как они под Закотенским городком воров Кондрашку Булавина с товарищи розбили, и после того войсковой атаман и они, старшина, заезжали в Шульгинский городок и тела побитых, Долгорукого и прочих, из ямы, где они были брошены, выняли. А по осмотру явилось побитых в одной яме 15 человек, а в другой яме 2 человека; всего 17 человек.

— Что с теми телами?

— Тела княжие, Долгорукого и Несвицкого, положа в гробы и устроя, послали в Троицкой. А прочие тела тут же, в Щульгинском городке, погребли.

— Да-да! Вспомнил. Читал допрос Ефрема Петрова и отписку из Черкаского. Ты присылал в поход. Максимов и прочие из старшины всячески свои заслуги выхваляют. А меж тем вести доходят: они же будто бы перед приездом на Дон Долгорукого тайно договаривались препятствие ему чинить. На круге в Черкаском казаки грозили ему убивством. Сие вызнать надо накрепко.

— Вызнаем, государь. — Князь Ромодановский, «видом, как монстра» (по отзыву другого князя — Куракина, из дипломатов), мрачно насупил брови. — Обязательно доищемся.

— Постарайся, князь-кесарь. — Петр с улыбкой глянул на главу Преображенского приказа. — Не засиделись без дела твои заплечных дел мастера?

— Делов хватает, государь. И с этим справимся.

— То и добро. Лукьян Максимов прислал с Ефремом Петровым, я читал, десять колодников. Допроси их с пристрастием.

— То и делаем, государь.

— Хорошо. — Царь повернулся к Шафирову. — Для успокоения донского и одобрения старшИны надо бы что-то сделать. В наступающем году, может статься, генеральная баталия с Карлусом будет. Нам на Дону, да и в других областях внутренних тишина и покой потребны, аки воздух.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Афганистан. Честь имею!
Афганистан. Честь имею!

Новая книга доктора технических и кандидата военных наук полковника С.В.Баленко посвящена судьбам легендарных воинов — героев спецназа ГРУ.Одной из важных вех в истории спецназа ГРУ стала Афганская война, которая унесла жизни многих тысяч советских солдат. Отряды спецназовцев самоотверженно действовали в тылу врага, осуществляли разведку, в случае необходимости уничтожали командные пункты, ракетные установки, нарушали связь и энергоснабжение, разрушали транспортные коммуникации противника — выполняли самые сложные и опасные задания советского командования. Вначале это были отдельные отряды, а ближе к концу войны их объединили в две бригады, которые для конспирации назывались отдельными мотострелковыми батальонами.В этой книге рассказано о героях‑спецназовцах, которым не суждено было живыми вернуться на Родину. Но на ее страницах они предстают перед нами как живые. Мы можем всмотреться в их лица, прочесть письма, которые они писали родным, узнать о беспримерных подвигах, которые они совершили во имя своего воинского долга перед Родиной…

Сергей Викторович Баленко

Биографии и Мемуары
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное