Чаадаевское дело. Идеология, риторика и государственная власть в николаевской России

Когда государь приказал подать экипаж, народ прорвал цепь и, придя в исступленный восторг, наполнил плотно пространство между государем и экипажем; нас так сдавили, что мы едва не задыхались; у ног Бенкендорфа разрешилась женщина. Бенкендорф, уже привычный к восторгам народа, но и тот испуганно сказал: «Да что же это будет, это сумасшествие». Я сказал: «Пока не сядет государь, ничего не поможет». Долго пробирался государь к экипажу и тот к государю; народ, действительно, как безумный, не помнил себя, молился на государя, ложился к ногам, но только государь сел в экипаж и поехал, мы остались одни. За экипажем все бежало; обгоняли и крестились, шапки, полушубки валялись на земле, восторг был невыразимый. Замечу, после многих я спрашивал, для чего все бешено бросились к государю по окончании смотра? Единогласно отвечали: все слышали, как государь крикнул: «Народ мой, ко мне!» – чего, конечно, не было[535].

24 августа император прибыл в Пензу[536], откуда ночью с 25 на 26 августа он выехал в направлении Тамбова. В этот момент до сих пор прекрасно проходившее юбилейное путешествие, сопровождавшееся аккламационным восторгом подданных, резко прервалось. Ночью по дороге в Тамбов, близ города Чембар (совр. Белинский), кони, везшие экипаж, в котором находились Николай и Бенкендорф, понесли, коляска опрокинулась, и император сломал левую ключицу[537]. Досадное недоразумение и полученная травма заставили его прервать вояж, остановиться на две недели в заштатном Чембаре, а затем спешно вернуться в Петербург. Опасность, грозившая царю, стимулировала патриотические настроения, тем более что отчеты лечившего Николая придворного лекаря Н. Ф. Арендта регулярно публиковались в «Северной пчеле». 8 сентября Николай уведомил московские власти о своем решении не продолжать путешествие и выехать в столицу через Рязань и Москву, а затем покинул Чембар[538]. 17 сентября монарх прибыл в Царское Село. По расчетам современной исследовательницы, «расстояние от Москвы до Царского Села император проделал за 41 час, в очередной раз удивив современников своей быстротой». Она продолжает: «Два дня спустя в Красном Селе состоялись малые маневры, а в начале октября парад в манеже. Император выглядел бодрым, и петербургские жители восторженно приветствовали его»[539]. К октябрю 1836 г. досадный эпизод как будто уже забылся и никак на настроение императора не влиял.

Однако в действительности процесс выздоровления Николая после перелома не был столь быстрым и безболезненным. По свидетельству Бенкендорфа, находясь в Чембаре, в какой-то момент царь почувствовал себя так плохо, что «позвал священника с тем, чтобы подготовиться к смерти»[540]. Нет сомнений, император тяжело переживал невозможность продолжать свой путь в юбилейный год: недуг радикально подрывал его имидж физически сильного и выносливого монарха-полководца, вызывавшего восхищение у подданных. Как мы знаем из письма царя И. Ф. Паскевичу из Чембара от 30 августа 1836 г., он собирался следовать дальше, однако Арендт уговорил его этого не делать. По-видимому, решающую роль здесь сыграла невозможность выполнять в таком физическом состоянии военные экзерсисы: «Лишенный способа сесть на лошадь, не было бы мне возможности явиться пред войсками как следует и присутствовать при маневрах. При том и срок сбору войск истек бы ранее, чем я бы мог поспеть; и так ничего бы мне не оставалось, как, скрепясь сердцем, отказаться от смотров»[541].

Стремительное возвращение в столицу объяснялось нежеланием Николая показываться на публике до полного выздоровления, к тому же во время обратного путешествия император сильно страдал желудком[542]. Характерен эпизод, произошедший в тот момент, когда монарх 14 сентября в половине двенадцатого дня проезжал Бронницы: