«Я был в этой огромной брезентовой палатке штабной, где на козлах стояли гробы, обтянутые кумачом, и в гробах лежали пограничники, их руки были связаны марлей, чтобы не распадались, и носы торчали. И там стояли ведра с водой ледяной и кружки, и в эту палатку вбегали матери, которых привозили на вертолетах со всей страны. Они вбегали и падали на своих детей и начинали орать, стенать, причитать как кликуши. И начинали: „А, Коленька, мой миленький сыночек, родненький, какой же ты стал большой, в гробик не влазишь… Все говорят: у нас мир, мир, а на самом деле война, и что они там с тобой сделали, коль ручки твои все исколоты, как же они тебя мучили, какой же ты холодненький, да как же ты, миленький, а у нас собачка Жучка родила, учительница Прасковья Петровна передает привет, а соседка Катя ждала не дождалась, а я хочу с тобой, ах, у меня нету больше сил…“ Грохнулась, и ей вливали ледяную воду солдаты, она била зубами по кружке. И опять. Сколько гробов — столько матерей. Я стоял рядом и записывал все это в блокноте».
Устный прохановский экспромт кажется убедительнее того, газетного. Трудно сказать, была ли это по тем временам «парфеновщина». Возможно, именно маровские куски портят впечатление от статьи, которая без них в самом деле могла бы показаться сногсшибательной. Эта сцена действительно очень выделялась в советской прессе; один мой знакомый даже уверяет, что помнит, как в детстве делал по этому репортажу политинформацию.
Один «трещит», второй «рыдает в голос», а в более технических терминах в чем была разница между его подходом к репортажу и традиционным? «Мар — автор, прошедший журналистскую школу. Их учили стилю, методикам, подходам. Потом они работали в газетах, советских газетах, которые окончательно их превращали в орудия дубового агитпропа. Мертвая лексика, стандартный подход: советский народ, пограничники… и т. д. С одной стороны, это всех устраивало, но и, конечно, утомляло. А я никогда не учился журналистике, я до сих пор не знаю методик журналистских, потом я тогда культивировал новый язык, новые энергии, и я привнес в газетные материалы писательские стихии, писательскую культуру. Раньше этого не было. Даже Симонов в своих материалах должен был придерживаться стандартов советского военного агитпропа. Мне всегда, например, интересно было изображать военную технику. Вот пошли танки, вот там ударили пушки. Мне интересно было посмотреть, как движутся эти армады, как под ними колышется земля, как наматывается на гусеницы стерня, выступает болотная жижа. Эта особая зрелищность удивляла редакторов. Газета мне доверяла, потому что я привнес в скудный черно-белый репортерско-аналитический язык красные цвета, хохлому. А потом эту же хохлому, но уже легированную, я перенес в описание военной техносферы».
Если не иметь доступа к подшивке журналов «Сельская молодежь» и «Семья и школа», то не так просто понять, чем спецкор «ЛГ» занимался полгода после Даманского, потому что он вдруг довольно надолго пропадает из газеты. Мир не стоит на месте: 21 июля 1969 года — Нил Армстронг высаживается на Луне, но событие это не зафиксировано даже и в актуальной «Сельской молодежи».