Черчилль и Гитлер

Однако одни только упорство и харизма не превратили бы Гитлера в фюрера Германии. Ему все еще необходимо было продать себя и свою мечту-образ. Чтобы добиться успеха, лидерам необходимо уметь преподать себя и свое послание публике, и основным способом сделать это всегда была – и, вероятно, всегда будет – детально спланированная политическая речь. Несмотря на всю проникающую способность письменного слова, графического, текстового и видеопослания, ничто не имеет такой политической убедительности, как речь, обращенная напрямую к аудитории. Даже сегодня, несмотря на все современные приемы пиара, предлагаемые телевидением, радио, всемирной компьютерной сетью и мультимедиа, мы до сих пор судим о наших лидерах преимущественно по их способности тронуть нас своей речью. Политики, являющиеся плохими ораторами, редко становятся великими лидерами.

И Гитлер, и Черчилль по праву вошли в историю как чрезвычайно убедительные ораторы, но достаточно удивительно, что умение выступать перед публикой не было им дано от природы. Хотя в конце концов они оба продемонстрировали этот талант, им пришлось немало потрудиться, чтобы его развить. Гитлер любил прибегать к разогреву публики, чтобы к моменту его появления она находилась в состоянии крайнего возбуждения.

Во время выступления перед рабочими завода динамомашин братьев Сименс 10 ноября 1933 г. в Берлине эту задачу взял на себя министр пропаганды Йозеф Геббельс. Речь, произнесенная всего через 9 месяцев после того, как Гитлер стал канцлером, служит прекрасной иллюстрацией того, как этот низкий, но мастерский прием помогал Гитлеру создать ощущение общности между ним самим и его аудиторией. Стоит поподробнее рассмотреть различные методы, которые он использовал, чтобы играть на чувствах своих слушателей, которые вовсе не обязательно были положительно настроены по отношению к нему.

«Соотечественники, труженики Германии, – начал Гитлер, – если сегодня я обращаюсь к вам и миллионам других германских рабочих, я имею больше прав делать это, чем кто-либо еще». Он понимал, что значительная часть рабочей аудитории может иметь левые убеждения, но уже через минуту ему удалось завоевать их симпатии благодаря упоминанию о времени, проведенном в окопах Первой мировой, – опыте, знакомом многим из присутствующих не понаслышке. «Когда-то я стоял среди вас. Четыре с половиной военных года я был одним из вас. Но благодаря усердию, учению – и, должен признать, голоду – я постепенно прокладывал себе путь наверх. Глубоко в душе я всегда помню, кем я был прежде». Упоминание о нехватке продовольствия, которую остро испытывала Германия в 1918–1919 гг., было хитрым ходом, одним из нескольких содержащихся в этой речи.

Он продолжал: «Но я не был среди тех, кто действовал против интересов своего народа. Я был убежден, что судьба государства должна воплотиться в истории. Я был убежден, что рок неумолимо постигнет нацию и приведет к катастрофическим разрушениям. Раньше или позже, но это обязательно произойдет. Это отличает меня от остальных». Затем пришло время критики Версальского договора. Ограничив вооруженные силы Германии стотысячной армией, лишив ее танков или самолетов и запретив иметь боевые корабли водоизмещением свыше 10 000 тонн, союзники пытались защитить себя от возродившейся после Первой мировой войны Германии[29]. Условия договора не были столь суровыми, как те, что Германия планировала применить в отношении остальной Европы в случае своей победы в войне, но предполагали роспуск германского Генерального штаба, оккупацию территорий, прилегающих к Рейну, до тех пор, пока условия договора не будут исполнены, требовали выплаты финансовых репараций и содержали статью, обвиняющую Германию в преднамеренном развязывании войны. Хотя все требования были совершенно оправданными сами по себе, весь Версальский договор в целом являлся лучшим (и по сути единственным) разумным политическим аргументом Гитлера. Как он заявил в своем выступлении перед рабочими завода Сименс: «Теория о том, что победитель и побежденный должны вечно оставаться в своем правовом статусе, ведет к новому витку ненависти в мире, беспорядку, неопределенности, недоверию с одной стороны и гневу с другой». В течение следующих десяти лет Гитлер пытался сделать все, что в его силах, чтобы разжечь, а потом дать волю тем самым ненависти и гневу, о которых он говорил.

Гитлер плохо разбирался в экономике, но понимал, что его слушатели сведущи в ней еще меньше. Поэтому он перешел к рассмотрению финансовых аспектов Версальского договора: