Через Москву проездом

И тотчас, словно разбилось стекло и открылся за ним вход, вспыхнули окна дома, напротив которого я стоял, и высоко над землей, над головой вспыхнули красные буквы: «Главпочтамт», взревела рядом со мной машина и пронеслась, поддев меня крылом. Я упал, завизжали тормоза другой машины, рубчатое колесо замерло над моей головой, и водитель, высунувшись из окна, закричал: «Куда прешь? Ослеп? В тюрьму из-за тебя садиться?» Хлопали двери почтамта, и каблуки постукивали о цемент ступеней.

Я поднялся. Машина тронулась.

На почтамте было людно, огромный зал словно кипел от движения сотен людей. Столы, измазанные клеем и чернилами, тяжелые, обитые кожей табуреты, длинные ряды застекленных окон с бронзовыми цифрами на них… Я огляделся.

Обычных, огромных почтовых ящиков из дерева или обитых пластиком, таких, какие всегда на почтамтах, не оказалось. Одна гладкая, выложенная кафельной плиткой стена. Я подошел к окну, у которого никто не стоял. В окне за столом сидела девушка и перебирала конверты. Она сидела очень прямо, словно боясь шелохнуться, кожа у нее была очень белая, будто пропитана крахмалом, и вся она казалась накрахмаленной.

– Девушка, – сказал я. – Где мне опустить письмо?

– В ящик, у двери.

– Там его нет.

Пальцы у нее были длинные и тоже белые, с острыми, покрытыми лаком ногтями.

– Не может быть.

– Там его нет, – сказал я.

Она подняла голову.

– Что это у вас со щекой?

Я потрогал щеку пальцем – кожа натянулась и пружинила. Она уже, наверное, омертвела.

– Ожог?

– Ожог, – сказал я и вытащил конверт. – Письмом. .

Она осторожно взялась за плоскую выпуклость сердца двумя пальцами.

– Горячо! – вскрикнула она и отдернула руку.

– Я не могу его больше носить, вы понимаете – не могу, я должен его отправить!

– Бросайте в ящик.

– Там его нет.

– Для всех есть, а для вас нет?

– Ну я же говорю – его там нет, вы понимаете или нет?

Она снова принялась считать конверты.

– Может быть, возьмете вы? – сказал я.

– Мы не можем. Мы продаем конверты, но не принимаем. Бросайте в ящик.

Она не поднимала головы и не смотрела на меня.

– Но его там нет! – закричал я. – Вы понимаете – нет, нигде нет, я обошел целый город – ни одного почтового ящика.

– Такого не может быть. На каждом углу ящик, подходи – и бросай письма хоть сотнями.

– Примите, – тихо сказал я, и обожженная моя щека заныла. – Я очень прошу вас – примите, почтовых ящиков нигде нет.

Она опять подняла глаза.

– Гражданин! – произнесла она своим белым, накрахмаленным голосом. – Такого не может быть, повторяю вам. Где это видано, чтобы не было почтовых ящиков!

– Я обошел целый гoрод, – сказал я. – Вы мне не верите, но я обошел целый город. И здесь их тоже нет.

– Вы пьяны, – сказала она, – вы пьяны, вот что! Идите и не мешайте работать, я сейчас вызову милиционера!

Крахмальная ее рука потянулась к телефонному аппарату, и я сунул конверт обратно в карман и побрел к выходу.

Автомобили толпились на перекрестке, ожидая зеленый свет, перебегали улицу, чтобы успеть до красного света, две женщины с сумками в руках, хлопали за спиной двери почтамта.

Я спустился вниз и оглянулся. Окна почтамта не светились, и там, наверху, пропала надпись «Главпочтамт», здание было наглухо застегнуто плотно соединившимися створками дверей. Я повернул голову – светофор мигал желтым, и не было ни машин, ни женщин тех, никого не было.

Я пошел обратно, сейчас я шел по другой стороне улицы, я уже не верил в то, что найду почтовый ящик, но все же я пошел по другой стороне и все смотрел на стены.

Пока я был на почтамте, стало совсем холодно, и туман сделался плотней. Когда я сошел с крыльца, дрожь окатила меня ледяной волной, и минут пять я дрожал и все не мог согреться, но потом озноб начал проходить. Я знал, что не согрелся, что-то другое тут произошло, но мерзнуть я перестал – и это было самое главное, а остальное не имело значения.

Теперь я не кружил, шел, срезая углы, шел напрямик и скоро уже очутился на той площади, от которой начал поиски почтового ящика. Теперь до дому стало рукой подать. Я вышел из-за угла, навстречу мне выплеснулся желтый свет светофора. Светофор по-прежнему монотонно включался и выключался, и оттого, что тогда, когда я еще только вышел из дому, долго он маячил перед моими глазами, я вспомнил о письме. Оно все так же лежало во внутреннем кармане пальто, и в комнате делать мне было нечего.

Я привалился к стене.

Что-то тупо упиралось под лопатку. Я повернулся.

Это оказалась скоба, на которой раньше висел почтовый ящик. Одна железная скоба. Она была ребристая и ржавая, загнутая крюком, и еле выглядывала из стены, поэтому я ее не видел, когда проходил мимо.