Чёрный обелиск

Гроза тем временем опять возвращается. Раскаты грома усиливаются, и вдруг на мостовую низвергается настоящий водопад, — во все стороны брызжут серебряные талеры, и снизу веет живительной прохладой. Я высовываюсь из окна и смотрю на это буйство водяной стихии. Вода уже несется по сточным желобам; сверкают молнии, и в этих вспышках я вижу голые руки Лизы, которые тянутся к дождю из окна комнаты Георга, ее голову, потом слышу ее сиплый голос. Лысина Георга не видна в проеме окна. Георг — не самый восторженный любитель природы.

Калитка в сад распахивается от удара кулака. Фельдфебель Кнопф, промокший до нитки, шатаясь, входит во двор. Вода ручьями льет с его фуражки. Слава Богу, в такую погоду мне не надо бегать за ним с ведром воды, устраняя следы его свинства! Но Кнопф, к моему удивлению, изменяет своей привычке. Даже не удостоив взглядом свою жертву, черный обелиск, он с руганью, отмахиваясь от дождя, как он назойливых комаров, бросается в дом. Вода — его заклятый враг.

Я беру слоновью ногу и высыпаю ее содержимое на улицу. Дождь мгновенно уносит прочь любовную чушь Эрны. Деньги победили. Как всегда, хотя сегодня они ничего не стоят. Я иду к другому окну и смотрю в сад. Праздник дождя там в полном разгаре — зеленая бесстыдно-целомудренная оргия оплодотворения. В свете зарниц я вижу надгробную плиту самоубийцы. Она отставлена в сторону, уже выбитая надпись поблескивает золотом. Я закрываю окно и включаю свет. Снизу доносится невнятное бормотание Георга и Лизы. Моя комната кажется мне вдруг страшно пустой. Я опять открываю окно, слушаю анонимный концерт водяных струй и принимаю решение попросить у книготорговца Бауэра в качестве гонорара за последние уроки какую-нибудь книгу о йоге, самоотречении и самодостаточности. Говорят, с помощью дыхательной гимнастики можно добиться потрясающих результатов.

Уже собравшись лечь спать, я прохожу мимо зеркала и вдруг останавливаюсь перед ним. Что же тут — реальность? Откуда берется перспектива, которой, в сущности, нет, глубина пространства, которая не более чем иллюзия, само пространство, которое на самом деле — плоскость? И кто этот тип, который смотрит на меня оттуда, хотя его там нет?

Я вижу свою распухшую губу с запекшейся ранкой, прикасаюсь к ней, и кто-то напротив меня тоже прикасается к некой призрачной губе, которой нет. Я усмехаюсь, и этот несуществующий «кто-то» отвечает мне усмешкой. Я качаю головой, и он тоже качает своей несуществующей головой. Кто из нас кто? И что такое «я»? Он — или это нечто, облеченное в плоть, стоящее перед зеркалом? Или что-то третье? Чувствуя бегущие по спине мурашки, я гашу свет.

7

Ризенфельд сдержал слово: весь двор заполнен памятниками и цоколями. Полированные гранитные надгробия привезли в деревянных ящиках и в чехлах из мешковины. Они — примадонны в нашем похоронном театре, и с ними нужно обращаться особенно бережно, потому что им противопоказаны любые повреждения и царапины.

Весь личный состав фирмы собрался во дворе — кто помочь при разгрузке, кто поглазеть. Даже фрау Кролль бродит по саду, придирчиво разглядывая памятники на предмет качества гранита и время от времени бросая печальные взгляды на обелиск, стоящий у двери, единственное, что осталось от приобретений ее покойного супруга.

Курт Бах руководит транспортировкой в свою мастерскую огромной глыбы песчаника, которой предстоит стать новым умирающим львом. Только на этот раз не согбенным, с признаками зубной боли на морде, а грозно ревущим из последних сил, с обломком копья в боку. Он предназначен для памятника павшим воинам из деревни Вюстринген, заказанный тамошним воинственным союзом бывших фронтовиков под командованием майора в отставке Волькенштайна. Этому Волькенштайну скорбящий лев показался слишком «бабским» символом. Он вообще предпочел бы льва с четырьмя огнедышащими головами.

Тут же выгружают и партию товаров с Вюртембергской металлической фабрики, прибывшую одновременно с надгробиями. На земле уже стоят в одну шеренгу четыре взлетающих орла, два бронзовых и два чугунных. Они были отлиты, чтобы увенчать памятники воинской славы и воодушевить немецкую молодежь на новую войну. Ибо, как убедительно объяснил майор в отставке Волькенштайн, когда-нибудь же мы наконец должны победить — и тогда пусть враги не ждут пощады! А пока орлы больше напоминают огромных кур, которые решили снести по паре яиц. Но стоит их водрузить на памятники, и они преобразятся. Генералы без мундиров тоже иногда выглядят как мелкие лавочники, и даже Волькенштайн в штатском похож скорее на разжиревшего учителя гимнастики. Внешний вид и субординация — альфа и омега нашего славного отечества.