Чернышевский

Революционно-демократическая идеология в России давно напрягала усилия для того, чтобы противопоставить этим системам такое философское мировоззрение, которое могло бы служить теоретической предпосылкой и оправданием революционных задач. Белинский, Бакунин и Герцен были главными представителями этих усилий русской мысли сформулировать на основе западноевропейской философии философские предпосылки революционной практики в крепостнической России. В начале 40-х годов они открыли с чувством величайшей радости и удовлетворения начала подобной философии в сочинениях левых гегельянцев. Но Белинский умер накануне революции 1848 года, Герцен эмигрировал, Бакунин сидел в Алексеевском равелине. Революция 1848 года вызвала реакционное, попятное движение мысли не только в Европе, но и в России. Бывшие единомышленники Белинского и Герцена, их попутчики в деле преодоления религиозно-идеалистической философии быстро и решительно поправели. Цепь развития была оборвана.

Вся работа по подготовке элементов революционно-демократической идеологии ушла в подполье. Легальная литература 1848–1855 годов представляла бесплодную пустыню, выжженую страхом перед революцией. Прилизанный эстетизм, сладенькая водичка идеалистического эклектизма, пикантный анекдотизм («чернокнижие») — вот все, что могла дать тогда легальная литература. Но рядом с этой официальной литературой не прекращало своего существования идейное подполье. Разгром петрашевцев не убил его, а только заставил глубже уйти в себя, отказаться от каких-либо активных проявлений и сосредоточиться на углубленной проработке тех идей, которые в ближайшие года, в той или другой форме, прорвали себе дорогу и в легальную журналистику. Это было подполье разночинцев-студентов, семинаристов, учителей, врачей, литераторов. Здесь хранились традиции Белинского и Герцена, перечитывались и изучались их статьи в «Отечественных — записках» и «Своевременнике». Среди последних были, между прочим, те самые «Письма об изучении природы» Герцена, о которых Плеханов писал впоследствии, что многие их страницы легко принять за произведение Энгельса 70-х годов, а не Герцена 40-х. «Это поразительное сходство показывает, — добавлял Плеханов, — что ум Герцена работал в том самом направлении, в каком работал ум Энгельса, а стало быть, и Маркса». Это важно отметить, потому что Чернышевский в ряде мест указывает именно на эти статьи, как на лучшее, то есть наиболее последовательное и, следовательно, революционное, изложение философских достижений европейской мысли[16]. Если прав Плеханов — а он несомненно прав, — что ход мысли Герцена в этих статьях напоминает ход мысли Энгельса 70-х годов, то очень важно для понимания хода мысли Чернышевского отметить, что эти статьи Герцена были ему хорошо известны, высоко им расценивались и что его собственное философское развитие шло не назад от этих статей, а вперед. Этим намечается одно из реальных оснований того несомненного совпадения, которое в ряде случаев мы констатируем между историко-философскими высказываниями Чернышевского и философскими взглядами Маркса и Энгельса.

В этом подполье изучались французские утописты, левые гегельянцы, Прудон и Луи Блан. Философия Фейербаха была для него последним и высшим обобщением освободительных идеалов и стремлений. Из этого именно подполья вынес Чернышевский в легальную журналистику свою философию, эстетику и мораль «новых людей».

Рассматривать значение Фейербаха в ходе развития и подготовки революционно-социалистической мысли здесь не место. Известно, какую громадную роль сыграла философия Фейербаха в развитии взглядов Маркса и Энгельса..

«Кто не пережил освободительного влияния этой книги, — писал Энгельс о «Сущности христианства» Фейербаха, — тот не может и представить его себе. Мы все были в восторге, и все мы стали на время последователями Фейербаха».