Честь семьи Прицци

… Мейроуз Прицци нашла Энимэй — жену дона Коррадо, мать Доминика, а соответственно, свою родную бабушку, — сидящей возле самой эстрады за отдельно стоящим столиком. Энимэй благодушно-старчески качала головой, с легкой паутиной улыбки на морщинистом приветливом лице. Столик, заставленный букетами цветов, выглядел нарядным, словно не внучка, а сама сеньора Прицци праздновала сегодня свадьбу. Очень дорогое, свободного покроя черное платье подчеркивало ее увядающую, но бывшую когда-то ослепительной, красоту. Гонкие руки, ухоженные и, в общем-то, более молодые, чем тело, спокойно лежали на коленях. Сухую шею украшало бриллиантовое колье, стоившее целое состояние. Седые волосы под темной, аккуратно-изящной шляпкой уложены в прическу. Глаза скользили по толпе гостей, никого особенно не выделяя и ни на ком долго не задерживаясь.

Уединение Энимэй как нельзя больше устраивало Мейроуз. Она направилась прямо к столу, отмечая попутно, что мужчины провожают ее удивленными взглядами.

Ну, еще бы. Никто — никто! — не отважился бы прийти на семейное торжество Прицци в таком наряде. Броский, вызывающе-развязный и яркий, он смотрелся на черно-белом смокинговом фоне едва ли не оскорбительно. Платье смело оголяло плечи и только немного прикрывало грудь. Заканчивалось же оно гораздо выше колен, нарушая тем самым общепризнанные — на сицилийских свадьбах — нормы. Розовый шарф, перекинутый через плечо наподобие средневековой перевязи, уползал под туго стягивающий узкую талию пояс и продолжал свой путь вниз, обрываясь лишь на несколько дюймов ниже платья. Черные по локоть шелковые перчатки и огромное количество украшений под золото довершали картину, делая ее еще более пестрой.

Неудивительно, что большинство собравшихся восприняли выходку Мейроуз с молчаливым неодобрением, однако — несмотря на то, что она уже восемь лет не жила в семье — никто не осмелился высказать своего недовольства вслух. Она все-таки носила фамилию При-цци. Королевскую фамилию. А уж семейные дела — семейные дела.

Но Мейроуз носила не только фамилию Прицци. Нет, не только. В ней вызрел характер семьи! И благодаря ему — не гордости, а именно характеру — она и пришла сюда в этом наряде, давая понять всем, что даже склонив колени и голову, Мейроуз не признает поражения и не раскаивается в совершенном когда-то. Клянет —*да, но считает себя правой. Возможно, если бы у нее появился шанс вернуться в то время, на восемь лет назад, она бы предприняла что-нибудь другое, более умное и тонкое, но не простила бы обиды. Хотя сейчас неподходящий момент для рассуждений.

Мейроуз сделала еще несколько шагов и остановилась напротив благоухающего ароматом сотен цветов столика.

— Здравствуй, Энимэй, — смиренно поздоровалась она, опуская глаза.

— Мейроуз, — улыбка на лице старухи стала чуть шире. — Как я рада тебя видеть!

Энимэй продолжала улыбаться, хотя глаза ее стали настороженными, превратившись в две узкие щелки. Весь вид пожилой женщины словно вопрошал: «С чем ты пришла? Что привело тебя сюда? Что произнесет твой язык через секунду?»

Слова были сказаны. Жена дона, ее бабушка, дала понять, что простила Мейроуз опрометчивый поступок и вновь разговаривает с ней, как с членом семьи. Что же, Мэй едва не улыбнулась, самый сильный союзник поддержит ее. Собственно, на это она и рассчитывала. Конечно, с отцом придется посложнее, ну да там будет видно…

Мейроуз удрученно качнула головой.

— Я пришла как чужая на свадьбу собственной сестры. Отец не пригласил меня. Наверное, забыл. Стареет.

Энимэй Прицци, умная и проницательная женщина, улыбнулась. Ей ли не помнить о грандиозной ссоре между Домиником и его дочерью, предшествующей изгнанию Мэй. С чем-чем, а с памятью у нее пока все в порядке, хвала Всевышнему. Она еще не страдает слабоумием и забывчивостью. То, что Мейроуз не упомянула о ссоре, означало готовность принести извинения. Покаяться в своем вольнодумстве. Но внешний вид говорил об обратном.

Энимэй чуть наклонила голову.

— Повернись, я хочу посмотреть на тебя, — произнесла она.

Мейроуз с готовностью продемонстрировала свой наряд.

— Ну что?

— Прекрасно. Ты всегда старалась выставить себя на показ.

— У меня есть репутация, — заметила Мейроуз, — которую мне необходимо поддерживать. Я — черная овца в семье.

Энимэй разглядывала внучку с хитрым прищуром, и гой показалось, что старуха видит ее насквозь, читает мысли, усмехаясь про себя неодобрительно и едко.

Мейроуз стало неуютно. Так было всегда, когда выяснялось, что кто-то — не важно, кто — раскусил ее замысел.

На несколько секунд между женщинами повисла напряженная пауза. Каждая из них думала о своем, хотя обе, в сущности, решали одну и ту же проблему, только под разными углами зрения.