Чёрный крестоносец

Но, конечно, они должны слышать меня. Сердце колотится на бешеной скорости с грохотом кузнечного пресса. А если даже этот шум до них не доносится, все равно они узнают о моем присутствии по вибрации моего тела, которая конечно же сотрясает почву с такой силой, что даже сейсмографу в Суве ничего не стоит меня засечь. Тем более в непосредственной близости. Но они не видят ничего, не слышат ничего. Я опускаюсь на землю, испытывая чувство игрока, поставившего все состояние на последнюю карту. Мимоходом делаю научное открытие: тезис о том, что кислород нужен для поддержания жизни, – выдумка докторов. Я ведь совсем не дышу. Правая рука ноет. В лунном свете костяшки пальцев, сжимающих нож, светятся, словно слоновая кость. Усилием воли заставляю себя слегка расслабиться. Но и теперь рука цепляется за нож как за последнюю соломинку.

Проходит целая вечность, и еще одна, и еще. Моряки, столь вольно интерпретирующие устав караульной службы, удаляются. Во всяком случае, так мне кажется, пока не осознаю, что темное пятно на заднем плане – хибара. Через минуту до меня долетает бряцанье металла. Какое-то шипение... Ага, накачивают примус. Куст рядом со мной шевелится. Я перевожу нож в боевую позицию, лезвием вверх. Но куст полз в противоположную сторону, параллельно проволоке направляясь к другому кусту, ярдах в тридцати. Тот в свой черед трогается с места. Местность буквально кишит движущимся кустарником. Я отменяю свое первоначальное намерение задавать охранникам вопрос. Задам в другой раз. Умные люди нынешней ночью мирно почивают в своих кроватях. Решаю последовать их примеру; что мне собаки, готовые разодрать человека в клочья, что мне китайцы Хьюэлла с их хищными ножами.

Домой я добираюсь единым рывком. За девяносто минут, из которых половину отнимают первые пятьдесят ярдов. Так или иначе, я возвращаюсь.

Было около пяти утра, когда, подняв штору, я ввалился в комнату. Мэри спала, и будить ее было незачем,. Дурные вести подождут. В тазу близ стенки я отмыл от краски лицо. А перебинтовывать руку не стал: усталость брала свое. Не было даже сил обдумать ситуацию. Я забрался в кровать. О том, как щека моя коснулась подушки, помню крайне смутно. Имей я и десять рук, каждую с такой же раной, вряд ли это помешало бы мне уснуть в эту ночь.

Глава 6 ЧЕТВЕРГ полдень – ПЯТНИЦА 1.30 ночи

Проснулся я за полдень. Лишь одна стенка-штора была поднята – что смотрела на лагуну. Я созерцал зеленое мерцание воды, сверкающую белизну песка, размытые пастельные тона коралла, там, за лагуной, темнеющую даль горизонта и безоблачное синее небо над всей этой картиной. При трех опущенных шторах в комнате царила непереносимая духота. Зато наличествовало хотя бы минимальное уединение. Левая моя рука неистово пульсировала. Но я продолжал жить. И никакой водобоязни – она же бешенство – не испытывал.

На стуле у моего ложа сидела Мэри Хоупмен. В белых шортах, в белой блузке, ясноглазая и отдохнувшая, она блистала румянцем, и одного взгляда на нее хватило, чтоб я по контрасту почувствовал себя очень плохо-Она улыбалась мне, и стало ясно: принято решение больше на меня не сердиться.

– Ты прекрасно выглядишь, – заметил я. – Как чувствуешь себя? – Ничего более оригинального не придумал.

– Прекрасно себя чувствую. Температура нормальная. Извини, что разбудила тебя. Обстоятельства вынуждают. Через полчаса ленч. Профессор передал тебе с посыльным вон те штуки, чтоб ты не отказывался. – К стулу была прислонена пара превосходно сработанных костылей. – Можешь, впрочем, перекусить прямо здесь. Ты, верно, голоден, но я тебя пожалела, не разбудила к завтраку.

– Да я ведь и возвратился-то эдак к шести.

– Тогда все понятно. – Я мысленно снял перед ней шляпу: какая выдержка, сколь успешно борется она со своим любопытством. – Как ты себя чувствуешь?

– Ужасно.

– Соответственно и выглядишь, – откровенно высказалась она. – Немощным.

– Разваливаюсь на составные части. Чем занималась поутру?

– Принимала профессорские ухаживания. Сперва он пригласил меня поплавать. Кажется, профессору нравится плавать со мной. А после завтрака он показал мне окрестности и шахту. – Ее слегка передернуло, и она полушутя-полусерьезно добавила:

– Шахтами я, честно говоря, не слишком увлеклась.

– А где твой ухажер сейчас?

– Отправился искать собаку. Никак; не найдут ее. Профессор весьма огорчен. Собака – его любимица. Он к ней очень привязан.

– Ха! Любимица! Я повстречался с этой любимицей, и она выказала большой интерес ко мне. Такие как привяжутся – не отвяжешься. – Я вытащил руку из-под одеяла, сорвал окровавленные бинты. – Полюбуйся: вот следы собачей привязанности.

– О Боже! – Глаза ее округлились, кровь отхлынула от лица. – Страшно смотреть!

Я глянул на свою руку с этакой сочувственной гордостью и понял, что Мэри ничуть не преувеличивает: смотреть было действительно страшно. От плеча до локтя рука переливалась сложными сочетаниями синего, багрового и черного. Распухла, на пятьдесят процентов перекрыв привычные объемы.