Чётки

Одна мудрая женщина любила повторять: «Все проблемы современных дамочек от того, что они хотят стать мужчинами». Нынешние женщины хотят свободы, прав, власти. Они рвутся к мифической вершине признания и тем самым, как сказали бы римляне, auribus tento lupum[22]. В битве с ветряными мельницами женщины упускают самое главное: их беды не от притеснения, — они всегда были выше, сильнее и весомее мужчин, — а от того, что им не хватает смелости и смирения ценить подлинно женскую свободу, свободу сосуда, который вбирает в себя, до последней капли, животворный нектар избранного человека ради того, чтобы вместе с ним, став Создателем, явить миру своего Адама.

Передо мной оградительный забор и щиты. Плотнее вдавливаю педаль газа. Масса автомобиля, помноженная на скорость, создаст силу, которая с лёгкостью пробьёт ограждения и вынесет меня над пропастью, будто зависшую звезду; ей предначертано сорваться в бездну и сгореть дотла. Поэтично, чёрт возьми!

Но вдруг мне кажется, что в этой поэзии слишком мало смысла. Моё бегство к пропасти, этот спринт по дороге в ад — повторение старых ошибок, словно ходьба по ницшеанскому кругу вечного возвращения.

Пять лет совместной жизни я слышал от Марии: «Уйди!» И я уходил. Потому что боялся остаться наедине с той бездной, коей стала для меня Мария; ведь в ней отразились все мои страхи. Сейчас, стремясь к пропасти, я вновь ухожу. Ухожу от вопроса: «Кто я?». От вопроса, на которой каждый из нас, — и я, и Мария, — должен был себе ответить.

Я бью ногой по педали, чтобы затормозить, но стрелка спидометра дёргается вправо. Почему же не влево!? Что, чёрт возьми, с машиной!?

Понимаю, что давлю на педаль газа. Машина пробивает ограждение. Я, кажется, целую вечность перекладываю ногу и жму на тормоз. В голове проносится мысль: «Господи, помоги! Я же всё понял!» Уж точно: «нет атеистов в окопах под огнём».

Поздно! Машина зависает над пропастью и срывается вниз.

Калейдоскоп картинок. Это то, что показывают в фильмах? Жизнь, проносящаяся перед смертью? Жил ли я? Или правильнее сказать: любил ли? Ведь Раймон Луллий писал: «Тот, кто не любит, не живет». Картинки сменяют друг друга мгновенно, с необычайной быстротой, но я успеваю фиксировать их.

Иисус поучал: «И если любите любящих вас, какая вам за это благодарность? Ибо и грешники любящих любят». Да, в браке я прилагал усилий больше, чем Мария. Да, я в большей мере старался сохранять и питать нашу любовь, но разве это не вопрос предмета сравнения? Верил ли я в любовь не как в источник выгоды, прозванный счастьем, а как в чудо, пленительное и прекрасное само по себе?

Ища философский камень для Великой Деи любви, я слишком увлёкся и пленился необходимостью достижения результата, финальной точкой пути, забыв о самом пути.

Как счастье не в счастье, а в пути его достижения, так и любовь не может быть ожиданием чуда, ибо сама по себе является чудом, так же как Бог есть свет, в коем нет никакой тьмы.

Грохот, треск, скрип сминаемой стали. Ноги уходят под рёбра, наполняя всё тело чудовищной болью. Взрыв. И будто прыжок в огненную лаву. Вот он — ад.

IV

Всё пространство вокруг — бесконечный сияющий свет. Но стоит закрыть глаза и можно увидеть крохотную чёрную точку размером с игольное ушко. Она то отдаляется, то приближается — пульсирует, как живое сердце. Если долго фокусироваться на ней, то точка постепенно расширяется и вырастает до размеров окна. Меня засасывает внутрь.

Здесь темно. Есть только узкая полоска света, которая расширяется по мере моего продвижения. Я протискиваюсь всё дальше и дальше, — тёмные стены наощупь будто каучук, — и оказываюсь перед дубовыми дверьми.

Я видел их и раньше. Это двери в наш с Марией дом. Нет ни эмоций, ни звуков, ни запахов. Я толкаю дверь, оказываюсь в знакомой мне прихожей и прохожу дальше, в спальню. На кровати, застеленной белоснежным бельём, спит Мария.

Подхожу к ней и целую в лоб. Лёгкая улыбка трогает её губы. Я обнимаю её, стараясь прильнуть всем телом, и слышу, как в такт бьются три сердца.

«And in the end

The love you take

Is equal to the love you make…[23]»

Милосердные

На остановке, как и десять лет назад, ларёк «Юлия» с самыми вкусными пирожками и парикмахерская «Эконом», где нервные студентки стригут испуганных пенсионеров. Даже старушка в торговой палатке всё та же; только линзы очков стали толще. Правда, мандарины и апельсины на прилавках уже не столь эффектны, как раньше.

Прохожу одну арку, потом вторую, если не знать, то не отличишь друг от друга; стены, как шторка над лобовым стеклом автобуса, в эмблемах футбольных клубов. Начало этой традиции положил я, изобразив спартаковский ромбик.

Во дворе — тополя, похожие на кисточки для бритья. У первого подъезда, налево от арки, играют в карты два паренька. Я тоже любил сидеть там вместе с другими ребятами. Правда, карты были не настоящие, а рисованные, где вместо дам, королей и валетов использовались герои мультиков.

Здесь, в квартире бабушки и дедушки, я провёл детство и юношество.