Она смотрела на него, ища в его взгляде что-то. Что именно — не могла определить. То ли то, что было во взгляде отца, когда он разбивал ее сердце. То ли то, что было во взгляде Добермана, когда он бил и когда он целовал. Словом то, в чем таилась хотя бы толика ненависти. Но этого не находилось. Лишь ласка, нежность, трепет и обожание.
Девушка выдернула свои руки и отвернулась. Она бы рада утонуть в тех чувствах, о которых мечтала с шестнадцати, да вот только не может. Привычка ведь — вторая натура.
Локвуд резко схватил девушку за запястье, развернув ее к себе. Импульсивность и страсть — вот что способно растопить сердце этой фарфоровой куколки с синдромом принцессы. Елена чувствовала, что ее эмоции снова вскипают, что недоговоренность начинает разрывать сердце, а Деймон Сальваторе всплывает в памяти с самого их знакомства и до последней встречи. Всплывает до малейшей детали, до каждого изъяна и каждой мелочи.
Тайлер улыбнулся, развернувшись к выходу и увлекая девушку за собой. Елена не знала, пришел ли на эту вечеринку Мэтт, который первоначально и был истоком всех проблем. Не знала, была ли здесь Бонни, которая первоначально была таким же истоком проблем как и Мэтт. Сейчас Елена уже и не хотела кому-то что-то доказывать: Мэтту — что она в нем больше не нуждается, Бонни — что она умеет строить отношения. Ее желания сбылись, но никакого удовольствия не доставили.
Теперь Мальвина жаждала разобраться в себе. Ей бы хотелось понять свою странную увлеченность Доберманом, хотелось бы понять, что не позволяет ей раствориться в Локвуде, хотелось бы понять свои чувства к потерявшемуся в прошлом отцу, растворившейся в дымке нереальности матери.
Елена и Тайлер зашли в темный кабинет, слишком маленький для их раскрепощенных и бесконечных душ. Слишком малый для чувств, эмоций и правды.
Вселенной мало для людей. Чувства намного больше нашей бесконечной Вселенной. Не Космос дополняет жизнь смертных. Это смертные дополняют Космос. Что за пределами мира? Человеческие потерянные, растоптанные и истерзанные души с их эмоциями, чувствами, мечтами и болями. С их зависимостями. С их панацеями.
Тайлер закрыл дверь, резко развернувшись к девушке и прижав ее к столу. Гилберт внимательно смотрела на него, совершенно забывая, что еще минуту назад она была беззаботной и искренней.
Деймон. Он в сердце буйствовал и не позволял забыться. Все потому, что Елена не может рассказать правду: о сне, о поцелуе, о катакомбах, о тактильной близости и самых сильных откровениях, подобных которым в ее жизни еще никогда не было.
А ему ее взгляд нравился. Иссушающий и испепеляющий. Ему ее блеск в глазах нравился: казалось, что эта девушка вот-вот заплачет, но слез не было, ожидание превращалось в мучительную пытку, а желание узнать, что же там, в пределах ее души, превращалось в навязчивую идею.
Он взял ее запястье, сжал его, а потом достал что-то из кармана и, вложив в ее ладонь, сжал руку девушки в кулак.
Елена ощутила что-то холодное. Она в растерянности перевела взгляд с их рук (отвлекаясь от не тех воспоминаний) на Локвуда.
— Я понимаю, что слишком сильно подорвал твое доверие, Елена.
Она собиралась что-то возразить. Собиралась выпалить всю правду и больше не мучиться недосказанностью, видеть в глазах Тая вину и раскаяние, пряча свои такие же пороки под маской невинности и безупречия.
— Но ты должна знать, что…
Он перехватил ее за талию, резко привлекая к себе. В памяти обрывками, каким-то дьявольским дежа вю, всплывали другие ощущения. Гилберт не могла их контролировать. Не могла не думать…
— Что ты в моем сердце настолько глубоко, насколько в нем не был еще никто. Понимаешь? Никто.
Она отрицательно покачала головой, она хотела вырваться из этих объятий. Ложь. Ложь она дарила взамен на его чувства. Ложь пронзала ножами, разрывала кожу на лоскутки, давила, сжимала и причиняла сущую боль. Тайлер крепче схватил девушку, сильнее прижимая ее к себе. Елена не могла не посмотреть на него.
— Я ни разу не помог тебе: ни при смерти твоей матери, ни при том случае в парке…
Ни при попытке суицида. Не помог, когда ее избил Деймон. Не помог не сойти от него с ума: не думать о нем, не стать зависимой им, не стать его врагом.
— И я уже не смогу наверстать упущенное. Не смогу быть помощником или соратником. Но я могу… Могу тебе гарантировать, что чтобы ни случилось, на чьей бы стороне правда не была, я буду любить тебя.
Он сжал ее кулак еще сильнее, и что-то острое впилось в кожу. Елена устала плакать, устала поддаваться эмоциям и быть слабой, но держать себя в руках она уже разучилась и снова дала волю слезам.
Тайлер ее любит. Любит по-настоящему. Тайлер солгал бы, если бы пригласил ее в какой-нибудь шикарный ресторан, заказал дорогие блюда и вина, танцевал бы под музыку в смокинге, а только потом признался в любви. В духе Тайлера — признаться в чувствах в какой-то маленькой аудитории, в разгар вечеринки, совершенно этого не планируя, будучи искренним и откровенным. Именно исходя из этих рассуждений, Гилберт не сомневалась в правдивости его слов.