d3257173e6e84c0dbd07778660e8d04c

Но речь шла не о страсти, не об азарте, не даже о ненависти, как это было бы в случае с Еленой. Речь шла о личных призраках Деймона Сальваторе. О тех призраках, которые он увидел в чужой семье, которые могли стать вполне реальными страхами.

— Трудно, мать его, но неужели ты думаешь что все будет гладко? — его осколки прорывали не только спокойствие, но и равновесие. Теперь Викки была зажата между молотом и наковальней, теперь она застряла между «вчера» и «сегодня», между моралью и безнравственностью. Потерялась на границе миров. Стерлась. — Думаешь, везде будет фортить, да? Просто однажды какой-нибудь ублюдок, какой-нибудь очередной подонок, выследит, кто угнал его дорогую машинку, кто загнал ее по бешеной цене, — он встряхнул девушку, — а потом этот самый ублюдок дефис подонок выследит этого «кто-то». Потом начнется жизнь в бегах, избиения, грязная работа за центы!

— Не сгущай краски! — с надрывом. Викки скинула его руки со своих плеч, выше подняла подбородок. Она переборола слезы. Переборола дрожь. Только взгляд оставался прежним, в нем отражалось расколотое на двое небо. То самое небо, в котором Сальваторе еще вчера хотел утонуть. — Не надо, Деймон, мать твою, ковыряться в моей душе! Слышишь? Не смей!

— Да дело не в тебе, как же ты не поймешь, — полушепотом. В этом голосе — в нем можно было обрести смысл, если бы не трагизм разговора. — Ты ведь… Ты переживешь. Такие как мы все переживают. Все, Викки…

Она не выдержала. Сильная девочка Викки разрыдалась, закрывая лицо руками и отворачиваясь. Она не знала, от чего плакала: от того, что Деймон не сомневается в ее силе и знает, что та переживет и пот, и боль, и грязь, и слезы, и кровь; или от того, что Деймон переживает за ее ребенка. За ее ребенка, которому через месяц будет шесть. Переживает, потому что сам потерял детство, потому что знает, каково это — когда раскалывается то самое небо, когда ты видишь любимую убитую мать в руках ненавистного отца, опорочившего то самое детство. Забравшего возможность быть нормальным, быть таким же как все. Быть «такими как все» хочется особенно сильно тем, у кого отняли этот шанс еще в раннем возрасте.

— Заканчивай с этим, Викки…

— Заканчивать? — она отвергла его попытку успокоить ее, отпрянув от него как от кипятка (Деймон и без чая согрелся). — И что дальше, Доберман? Что дальше? Зарабатывать на жизнь, лежа на спине?! Или устроиться на легалку? Что заканчивать?!

Он не знал. Он не знал ответа на эти вопросы. Его слабости вырвались наружу в какой-то миг — и все полетело к чертям собачьим. Это как если бы внезапно на перекресток вылетала какая-нибудь легковушка — виноват один, а пострадали многие.

— Уходи! Уходи! — она толкнула его в грудную клетку. К счастью, хоть Кристина не объявилась. Иначе бы это ухудшило ситуацию. Все бы окончательно вышло из-под контроля. А все и так вышло из-под контроля. Детские страхи, как оказалось, есть не только у Мальвины.

2.

— Нет, всю силу аккумулируй в кисти, а не в мышцах, — его тембр успокаивал, несмотря на то, что должен был бы вызывать отвращение. Ну, по законам жанра. — Все напряжение в кисти.

Он не прикасался к ней, стоял позади, говорил тихо, не торопя и не подгоняя. Бонни приходила сюда уже во второй раз, но ей казалось, что она тут была всю свою жизнь. И ее привлекала не столько эстетика этого заведения, сколько творчество, котороео на могла тут создавать. Творчество несколько иного вида, чем стандартное.

— Сила должна быть в кисти, чтобы сильно…

Он не договорил, потому что Бонни уже спустила курок. Звук выстрела не оглушал — он был приятнее даже, чем басы музыки. Был слаще речей Тайлера, хоть думать о нем Бонни боялась и не хотела. Она попала практически в цель, в двух-трех миллиметрах от нее, во всяком случае. Девушка сняла желтые очки, улыбнулась и повернулась к Клаусу. Тот тоже нацепил на себя некое подобие улыбки.

— Это странно, что мне это нравится? — она положила очки и оружие на рядом стоящий стол. Полчаса концентрации, прицеливания и неслабой физической нагрузки сделали свое дело — Бонни хотела домой под теплый душ, а потом забыться сном. Она переехала до того, как вернулся Сальваторе — просто сняла стипендию, нашла себе недорогую комнатку на окраине и теперь живет отдельно.

— Для тебя – нет, Бонни Беннет.

Девушка улыбнулась еще ослепительнее чем прежде.

Ее темп жизни оставался прежним: учеба, больницы, тренировки. Сигареты постепенно исчезали из ее жизни, уступая место спорту и здоровью. Тело Бонни стало изменяться: мышцы становились рельефными, крепкими. Беспомощность Бонни отходила на второй план, растворялась где-то в сумраке иллюзорного прошлого. Показатели не улучшались, но и не ухудшались. Хвосты в учебе постепенно ликвидировались, хоть расположение преподавателей вернуть не удалось. Встречи с родителями свелись на ноль. Нервные срывы ликвидировались. Бонни приобрела новые смыслы.

— Нам пора, — произнес Клаус. — Кому-то еще грызть гранит науки.