Даниэль Друскат

Сегодня я чувствую в себе силу и уверенность. Мы сидим среди множества других, в одном зале с представителями правительства. Я сижу здесь, и, по-моему, это справедливо: ведь я мужчина, который тебе нравится, мужчина, который кое-что может, руководитель. Кстати, с дипломом, на заочном корпел, похвастаться даже не удалось, времени было маловато, ночь так коротка. Ты не спросила, никто и никогда больше не спросит меня о той давней истории, боже мой, ведь она случилась с совсем другим человеком в совсем другой жизни.

Перед расставанием мы долго держались за руки — разлука не навечно, но прощание всегда горько. Мы снова любили друг друга, но знали, что видеться будем редко.

Иногда я писал ей, примерно так:

«Любимая!

В кооперативе, как обычно, полно работы. Готовы планы мелиорации Волчьей топи, но власти сомневаются. Будем строить опытный польдер своими силами, на собственный страх и риск. За мной крестьяне. Аня на той неделе едет с классом на экскурсию в Росток. Значит, в субботу, такого-то числа, я мог бы приехать на день в Берлин. Придумай что-нибудь, выпроводи свою милую соседку.

Радуется, считает дни, любит тебя

твой Даниэль».

Порой писала она, что-нибудь в таком роде:

«Дорогой мой Даниэль!

Диссертация у нас наконец готова, слава богу, осенью защита. Надеюсь, ты сможешь освободиться на денек, чтобы поддержать меня в тяжелую годину. А теперь мне надо хоть на один день удрать отсюда. Соскучилась по тебе. Ужасно хочется снова погладить твой непокорный чуб. Как насчет субботы, такого-то числа? Напиши, не откладывая, можешь ли ты найти для нас пристанище, и если да, то где.

Нежно, нежно целую

твоя Розмари.

P. S. Забыла самое важное: представляешь, мне удалось устроиться поближе к тебе — заключила трудовое соглашение с Бебеловом. Меньше тридцати километров от тебя! Просто не верится...»

3. Боже мой, о чем я только ни думал в эти часы — о себе, о виновности и невиновности, о стольких людях, годах и днях, о нынешнем и минувшем, о своей горькой, сладкой, любимой жизни.

Я думал о Розмари, входя в здание суда, и сейчас снова не могу не думать о ней, о нашей последней встрече, всего недели две назад, вечер был чудесный, почти летний, и я сказал:

«Давай немножко пройдемся?»

Они прошли до самых хорбекских угодий, на старое место у озера, поодаль от новенькой Штефановой купальни; там, как много лет назад, все еще можно было укрыться вдвоем за реденьким соснячком. Они долго лежали рядом в траве.

«Все как раньше, — засмеялась она, — и по-прежнему тайком. Когда у нас наконец будет своя постель?»

Он ласково улыбался, счастливый, упоенный любовью:

«Тебе достаточно выйти за меня замуж».

Она приподнялась и нарочно резко сказала:

«Зачем? Я прекрасно обхожусь без обручального кольца, хотя это и чревато известными сложностями — для человека, занимающего руководящий пост. У тебя дома мы редко остаемся одни, в Бебелове у меня за стенкой половина тамошнего начальства. Стены тонкие, знаешь, просто зло берет, когда по утрам на летучке коллеги как-то странно поглядывают на меня. Я почему-то начинаю думать, что они вовсе не слушают мои рассуждения, а гадают: интересно, мол, кто это был у нее ночью».

«Понимаю, — отозвался он. — Мне, между прочим, травяная постель не помеха».

«Тебе ничто и никогда не было помехой! — с упреком воскликнула она и вдруг бросилась ему на шею, осыпала градом поцелуев, потом сказала: — Каждый раз, когда мы вместе, мне, честно говоря, хочется все бросить, просто быть с тобой, и все».

Он упал навзничь, в траву, смеясь протянул к ней руки и воскликнул:

«Так иди же! И останься со мной навсегда».

Она задумалась.

«Знаешь, диплом достался мне слишком дорогой ценой, я целых одиннадцать лет ради него надрывалась, с таким трудом получила специальность, не могу я от нее так просто отказаться. А в твоей дыре работы для меня нет».

«Работы-то хватает, — протянул он. — Только для человека с ученой степенью нет».

«Перебирайся сам ко мне в Бебелов, для тебя там кое-что найдется. — Она вдруг фыркнула. — Я имею в виду соответствующее твоей квалификации».

«Неостроумно, — сказал он. — И, кстати говоря, твое предложение вообще неприемлемо. Именно теперь я не могу бросить людей на произвол судьбы».

Он вскочил, потянулся, расправил грудь — любил иной раз покрасоваться перед ней своей мускулатурой. Она глядела на него снизу вверх с должным восхищением, зная, что это ему нравится: он ведь тоже всего лишь человек. Он расслабился и невольно засмеялся:

«Надо наконец сделать эту чертову Волчью топь плодородной».

На минуту он впал в поучительный тон: на опытном польдере удастся, дескать, показать, чего можно добиться благодаря мелиорации, ведь удивительная вещь — четыре — шесть урожаев трав, прямо как на Ниле. Забота о кормах перестанет мучить кооператив, завтра о ней и думать забудут, но проект для Альтенштайна слишком велик, надо, чтобы подключились хорбекцы.