Декабристы и Франция

Таким образом, история любви Париса и Елены воспринимается через горациановскую оду как всепоглощающая страсть, заставляющая забыть государственный долг, интересы своего отечества и т. д. Сведенные к этой общей схеме стихи Горация легко передаются языком французской антологической поэзии. Барятинского интересует не дух античности, а представления о ней салонной культуры XVIII в. В этом смысле он идет как раз тем путем, который отверг Н.И. Гнедич в предисловии к своему переводу «Илиады»: «Надобно подлинник приноравливать к стране и веку, в котором пишут: adopter (l’original) au pays et au sciècle où l’on écrit. Так некогда думали во Франции, в Англии; так ещё многие не перестали думать в России; у нас еще господствуют те односторонние литературные представления, которые достались нам в наследство от покойных аббатов»¹⁹.

Однако критерии, с которыми Гнедич подходил к воспроизведению античности, вряд ли справедливо было бы прилагать к Барятинскому. Слишком разные задачи они перед собой ставят. Гнедич занят серьёзными поисками путей соединения национальной и античной культур, в то время как Барятинский творит в мире уже сложившихся культурных представлений, где царят образцы, правила и вкус. Стоящую перед ним задачу вообще вряд ли можно считать чисто литературной. Поэзия для него – лишь язык общения внутри светского салона, то, что В.К. Кюхельбекер презрительно назовёт petit jargon de coterie²⁰.

Внимание историка декабризма в сборнике Барятинского привлекают прежде всего послания к членам тайного общества В.П. Ивашеву и П.И. Пестелю. Преодолевая условности поэтического языка, Барятинский дает любопытные психологические характеристики своих друзей-декабристов и раскрывает неизвестные по другим источникам грани их личностей и сферу культурных интересов.

Василий Петрович Ивашев – одна из самых обаятельных личностей в декабристском движении. Сын суворовского генерала П.Н. Ивашева, оставившего интересные воспоминания о великом полководце²¹, и внук первого Симбирского гражданского губернатора А.В. Толстого, В.П. Ивашев с детства был погружен в высокий мир домашней культуры провинциального дворянства. Его первоначальное воспитание включало в себя уроки французского гувернера Динанкура, отцовские рассказы о славе русского оружия, музыкальные вечера, семейные прогулки и т. д. Все это было согрето теплом домашнего очага и родственных чувств. Богатство, знатность, быстрая военная карьера открывали перед Ивашевым самые блестящие перспективы. А если к этому добавить, что он был красавец-кавалергард и всеобщий любимец, то портрет баловня судьбы будет завершен²².

В тайное общество Ивашева привели не столько политические убеждения, сколько благородство характера и чувство товарищества. Как и Барятинского, его культура интересовала больше, чем политика. Ивашев был разносторонне одаренным человеком. Он прекрасно рисовал и даже был неофициальным учеником президента Академии художеств А.Н. Оленина²³. Музыке Ивашев учился у знаменитого в то время музыканта Фильда, который гордился своим учеником²⁴. Кроме того, Ивашев был поэт и переводчик. Его литературное наследие почти не сохранилось²⁵, тем более ценным представляется его творческий портрет, созданный Барятинским в послании. Начинается оно с обращения автора к Ивашеву:

Aimable fainéant, déserteur du Permesse.

[Любезный ленивец, беглец Пермеса.]

Создаётся традиционный для легкой поэзии образ талантливого поэта-ленивца, который, видимо, являлся элементом творческого поведения самого Ивашева²⁶. Лень Ивашева в данном случае проявляется в том, что он чтение предпочитает творчеству:

La lecture a, sans doute, un charme consolant,
Mais doit-elle en marâtre enchaîner le talent.
On dirait, à te voir, à tes livres fidèle,
Que ta verve est éteinte et ton piano rebelle.

[В чтение, возможно, имеется утешительная прелесть,
но должно ли оно, подобно мачехе, сковывать талант?
Говорят, что тебя видели погруженным в книги,
что твое вдохновение угасло, что пианино тебя не слушается.]

Читатель, не знакомый с обстоятельствами конспиративной деятельности Тульчинской управы, увидит в этих стихах противопоставление легкого чтения оригинальному творчеству Однако на языке тайного общества чтение означало политическое образование и составляло неотъемлемую часть декабристского быта. И.Д. Якушкин, вспоминая Семеновскую артель, писал: «После обеда одни играли в шахматы, другие читали громко иностранные газеты и следили за происшествиями в Европе – такое времяпрепровождение было решительно нововведение»²⁷.