Дело марсианцев

Вообще, появляться рядом с людьми и тем более беседовать с ними было рискованно – слишком ненадежно реквизит сидел на голове графа Балиора. А все-таки, что такого могло случиться с мерзавцем Накладовым, что он не появляется дома? Неужели Дидимов призвал своего «карманного» экзекутора в леса? Что еще более вероятно, усатый тать оказался призван в летучую ватагу, что прочесала Облучково и Разуваевку в поисках девицы Дидимовой.

«Воистину я разворошил осиное гнездо, спасибо за то Акинфию», – с досадой подумал Тихон. В то же время такая жизнь нравилась ему куда больше, чем бесплодные поэтические штудии в имении, от которых одна только дурная слава. Но притом и порядочное облегчение испытал поэт, сбагрив неподъемное дело Дидимова на плечи истинного патриота Буженинова. Негоже простому подданному Императрицы, к тому же небогатому, взваливать на себя бремя обустройства российского общества, на то государевы органы имеются.

Тут Тихон увидал на Вознесенском проспекте конного капрала Тотта – до него было саженей двадцать, и он уже поглядывал в сторону поэта. Не иначе гишпанские сапоги влекли взор вояки. Граф Балиор неспешно свернул на другую улочку и пришпорил коня, едва пропав из вида жандарма. Встречаться сейчас с доблестным блюстителем порядка было рискованно.

Эта опасность навела поэта на мысль поскорее уносить ноги из Епанчина, пока его не остановили для допроса. Бодрой иноходью он миновал Дворянское Собрание, перебрался на соседнюю улицу и почти проехал мимо «своего» трактира, как приступ жажды взял над ним верх и принудил спешиться.

У входа в трактир сидел согбенный старик в дырявом стеганом халате и с ермолкой для подаяний, и поэт с ошеломлением узнал в нем бухарца, у которого покупал на Мясопустной ярмарке китайские резные фигурки. Чуть не вскричал в удивлении: дескать, что ты тут делаешь, добрый человек? Неужто разорился? А еще год тому назад длинные усы старика бодро топорщились кверху, и торговал он с прибытком – китайкой и зенденем, киндяком и дамашкой, да и прочими редкими товарами из Поднебесной.

– Дай тебе Бог здоровья, юноша, – перекрестился старик, подметив интерес поэта к своей персоне.

– И тебе, отец. – Тихон опустил в ермолку алтын.

Часто ему батюшка вспоминался, когда он нищим жаловал, и слова родительские. «Велено давать просящему, – говаривал Иван Балиор. – Помощь ближнему словно магнит Духа Божьего привлекает, особливо когда одаряешь монеткою из искреннего к бедному человеку сочувствия, и бывает от Духа того подлинное просвещение».

В углу, как обычно, коротал время за кружкой медовухи бывший купец Парнушин. Граф Балиор взял бокал поддельного токайского вина и сел к нему. Купец был одет еще хуже, чем в прошлый раз – его вретище скоро грозило расползтись по швам, а ведь близилась суровая рифейская зима! Видать, кунтуш его, и мужицкие порты, и красная рубаха, что зияли дырками и небрежными заплатами и в которых он «щеголял» во время предыдущей встречи с графом, вовсе рассыпались.

Остроту взгляда тем не менее этот опустившийся мужлан не утратил, приветив поэта такими словами, произнесенными шепотом:

– Что это вы, Тихон Иванович, в таком загадочном виде гуляете?

– Неужто борода отстала?

Он поправил за ухом хлястик, и Парнушин поднял большой палец – дескать, теперь гораздо лучше. Поспешное бегство от капрала плохо повлияло на маскировку.

– Чем нынче интересуетесь, ваше сиятельство? Или опять Манефою Петровной?

– Почти… Что-нибудь о самом Петре Дидимове слыхать?

Парнушин, по своей гадкой привычке, выжидательно уставился в коновку, и пришлось поэту кивнуть – видать, кое-какие сведения и вправду имелись. Бывший купец расторопно метнулся к кравчему и наполнил сосуд вожделенной влагой.

– Сегодня рано утром он с комендантом Бужениновым воротился откуда-то с юга, – как можно тише проговорил осведомитель. – То ли от Струйского, то ли еще откуда, непонятно. За каретой скакало еще пятеро, похожих на чиновников с дидимовского завода. Это я своими глазами видел…

– А был среди них усатый с костлявым носом, мерзкий такой?

– Точно, был, – удивился Парнушин. – Мне он тоже не понравился. Вот он-то непременно у Дидимова служит, сколько раз видал, как из заводских ворот выходит. У самого Пьера стрижется, кстати.

Тихон похолодел. Все его благостные чувства словно съежились под натиском зимней стужи, а довольство от удачного дня превратилось в тревожное недоумение.

– А Манефа?

– Не замечена. Может, она и сидела в углу кареты, но это вряд ли.

– Да как ты их разглядел-то? – попытался уцепиться за остатки своего спокойствия Тихон. – Через дверцу?

– Господину полковнику сильно нездоровилось, и он поминутно останавливал возницу, очень уж трясло на прошпекте, – прищурился бывший купец. – Кричал громко и ругался, и дверцу нараспашку держал, чтобы дышалось легче.

– А Дидимов?

– Тоже был не слишком хорош, в помятой одежде, но улыбался. Даже порой хохотал вельми оглушительно, будто был чем-то до крайности доволен. Это очень странно для безутешного отца, верно?

– Напились у Струйского…

– Того не видал, не скажу, а расспросить народ времени не было.