Дело марсианцев

Творилось нечто загадочное! И графу Балиору с каждой минутою казалось все навязчивее, что он по своей воле забрался в кокон самоуспокоения и не ведает чего-то крайне важного – так муравей может нежиться на солнышке и не замечать лошадь, что пасется рядом с ним и готовится слопать пучок травы, ставший муравью прибежищем.

Метафора была очень неприятной и словно окунула поэта в прорубь вместе с его черным париком.

– Что-то вы прямо с лица спали, ваше сиятельство, – сказал с тревогой бывший купец.

– Оголодал, не иначе…

Поэт подозвал мальчонку и заказал уксовника с галантином, а также повторный бокал вина. Разочарование и нешуточная тревога настолько овладели им, что требовалось немедля погасить их доброй трапезой, а трактир этот позволял искусно приготовленной пищей забыть обо всем, хотя бы на время.

Парнушин же тактично допил медовуху и отбыл по своим таинственным делам, напоследок заверив графа, что маскировка для полутемного заведения вполне пригодна, а вот при свете дня лучше избегать близкого общения.

Поглощая яства, Тихон напряженно размышлял. Радостный облик Дидимова поутру и его рандеву, очевидно начавшееся с вечера, с комендантом наводили на самые печальные выводы. Судя по всему, ватаге кошевников удалось-таки повторным набегом на Облучково обнаружить Манефу Петровну. Очень может быть, что и осведомители полковника из мещан участвовали в ее поисках, раз их начальник лично побывал на пьяной сходке с заводчиком.

С чего бы им иначе пировать? Не иначе, Манефа заново найдена и взята под опеку, а значит, и несчастный влюбленный механик схвачен в оборот и уже пребывает в силках Управы, пусть и не помещен пока в острог! Предполагать можно было самое худшее – а именно, вся цепочка событий от умыкания девицы до ее прибытия в усадьбу Маргариновых уже ясна Дидимову и коменданту, оттого и радостно им. Может, и пьянствовали они не у Струйского, а в самом Облучково, да с довольной Манефою!

– Все было напрасно… – в отчаянии прошептал Тихон, невидяще глядя в окно, на заведение парикмахера Пьера. – Глупости сочинял, карты Буженинову все раскрыл, о благе отчизны и губернии пекся… И что же?

Он впился зубами в кусок мяса и яростно зажевал его.

Вся эта эпопея от начала до конца привела поэта в такое глупое положение, что ему стало нестерпимо стыдно и больно. Послужить игрушкой в руках вздорной девицы и ее коварного папеньки, явить себя полным глупцом и болваном! Биться насмерть за спасение прекрасной девы, горячо вещать перед лицом полковника об опасности похищения – и все это лишь для того, чтобы в конце концов ощутить себя сусликом на пути псовой охоты!

«Так нет же, не бывать этому!» – скрипнул зубами от гнева граф Балиор.

– Что, мясо жесткое? – испугался очутившийся подле него служка, но поэт так глянул на него, что мальчика словно ветром сдуло.

Вот только чему не бывать? Умыканию князя Санковича или насмешкам над доблестью поэта? Ни то, ни другое Тихону крайне не нравилось. Нельзя сказать, что Антиох Санкович, довольно спесивый и пожилой человек, вызывал у него откровенную симпатию, однако и неприязни он не внушал – да и с чего бы, раз отдал беззаветному служению Императрице, в том числе и на воинском поприще, лучшие годы? Кроме того, князь с редким благодушием, насколько знал Тихон, относился к его поэтическим экзерсисам, и даже цитировал в мужской компании удачные, на его взгляд, стихотворные пассажи. Был не чужд земных удовольствий, словом, и оттого казался особо человечным по сравнению с выскочкой-бароном Дидимовым. Того-то, похоже, распирало от желчи по поводу собственного низкого происхождения.

Но больше всего графа Балиора обозлило отношение к его персоне. Положим, он сам виноват, что влез в чужие политические игры… А все ж таки обидно, черт побери, когда тебя за бестолковую пешку держат, которой довольно наплести с три короба – и вот она умиротворенно оседает в тиши поместья!

А еще разочарование в бравом коменданте жгло поэта, словно раскаленное клеймо. С каким усердием следствие вел, свидетелей опрашивал… Впрочем, его могли уже после к «делу» подключить, когда Манефа исчезла из Устьянского рудника.

Каков, однако, обширный замысел в губернии созрел, что такие видные деятели в нем участвуют, позора не убоявшись! Что такого им заводчик наобещал, что о чести дворянской позабыли? Не иначе фальшивых червонцев златые горы! Вон какую отлику за обнаружение Манефы назначил, наверняка из того же неправедного золота.

Может, и сам губернатор Хунуков с ними заодно? От такой чудовищной мысли Тихону едва дурно не стало, и он очнулся от скорбных дум. Пора было убираться из трактира, пока жандармы не нагрянули с вопросами – кто таков, почему в таком вызывающем виде?

Он расплатился двугривенным и вышел за дверь. Конь уже напился и пожевал сена, а потому был вполне готов к дальнейшим странствиям. Тихон оседлал его и направил к южной заставе – другого пути у него сейчас не было, в городе оставаться было и опасно, и глупо.