Дело марсианцев

Ни холода, ни ветра в лицо он не замечал, так и миновал выезд на тракт, истово переживая собственное незавидное положение и какую-то тяжкую безысходность – что он мог сделать, как поступить в этом небывалом случае, когда вся подлинная власть в губернии против него? А губернатор высоко, попробуй еще к нему на прием пробиться! И не было у Тихона никакой уверенности, что князь Хунуков не замешан в этом вопиющем преступлении против Отечества. Только за Санковича и можно было поручиться, но ведь не приедешь к нему с призывом остановить захват власти Дидимовым? Посмеется, брюшком тряся, да и выпроводит вон с добрым словом вослед.

Пока поэт ехал и переживал, стало смеркаться, а благодаря тучам мир и вовсе как будто превратился в первый круг Ада. И левая рука словно сама натянула повод, когда впереди возникла развилка дороги. Путь Тихона лег в маргариновкие веси. Неодолимая сила влекла его к осязаемому центру всей заварившейся коллизии – Манефе Дидимовой.

Ландшафты были мрачны и пустынны, и никто не встретился всаднику с развевающимися черными локонами – бороду поэт спрятал в переметную суму, парик же оставил по причине холода. Через полчаса бодрой скачки он въехал на последний холм, за которым открывался вид на луговину с Облучковым и усадьбу механика на взгорке. Горело в ней всего два окна – одно в первом этаже, со стороны кухни, а второе под крышею, скорее всего в кабинете Акинфия.

Когда граф Балиор подъехал к дому, сумрак уже полностью овладел миром. Последнюю сотню саженей поэт проделал неспешно, дабы не потревожить имение стуком копыт. Хотя ветер был силен и пригибал к земле голые ветви садовых деревьев, так что особо можно было и не таиться.

Оказалось, что свет горел не только в кухне, но и в гостиной. Тихон спешился и привязал коня к стволу яблони, а затем обогнул дом и приблизился к окну, завешенному шторами из индийской бязи. Сквозь нее можно было разглядеть, что творится в комнате, самому же остаться незамеченным.

В гостиной находилось трое, и все – гости.

У камина с бокалами расположились Фаддей и Манефа, и судя по их оживленным физиономиям и ужимкам, они вели завлекательную беседу. К сожалению, ее содержание осталось неясным – очень уж ветер шумел, не давал ничего расслышать. Одеты они были весьма вольно, практически negligé, на ногах – тапочки, а париков и вовсе не было, вот только пышные вороные волосы девицы едва удерживались от вольности желтым атласным чепчиком à la debâcle.

Третьим был мерзкий усач Анкудин Накладов, он восседал поодаль на диване и криво ухмылялся. Рядом с ним стоял полный снеди поднос, из которого экзекутор тягал то и дело ягоды и прочие сласти.

– Вот те раз, – пробормотал граф Балиор и присвистнул.

Пожалуй, это зрелище подспудно им ожидалось – оно лишь подтвердило его догадки о возвращении Манефы Дидимовой под крылышко отца. Непонятно только было, куда подевался Акинфий и как он терпит такое неприятное отлучение от возлюбленной. Сам же поэт при виде девушки, любезничающей с кошевником, не почувствовал почти ничего, кроме досады на самого себя за прежнее страстное увлечение. И все же мимолетная ревнивая ярость на татей, особенно Накладова, слегка резанула ему сердце. Однако он уже был не тот влюбленный юнец, что взирал на прелестную Манефу как на богиню – нет, он успел вкусить немало горьких плодов тесного знакомства с нею.

И сладких тоже, чего уж там… Вот они-то и вызвали в душе Тихона главную горечь. Он на минуту прикрыл глаза и вернул себе спокойствие и понимание, для чего он сюда явился. А именно, встретиться с другом наедине, если это возможно, и раскрыть ему глаза на жуткие планы заводчика. Вот только где он, Акинфий?

«Неужто зарезали? – обожгло Тихона. – И Фетинью с прочими слугами заодно! Нет, это было бы слишком».

Он отошел от дома и огляделся. Окно наверху по-прежнему было освещено, вот туда-то и надо было добраться.

Граф Балиор двинулся вокруг усадьбы, пригибаясь напротив окошек – он не хотел, чтобы его заметили, буде в темной комнате окажется еще кто-нибудь из дидимовских пришлецов, вздумавших почивать в людской, библиотеке или даже курительной. Да и вопли перепуганной Фетиньи, ежели она еще здравствует, были бы сейчас неуместны.

Влезть наверх по наружной стене дома, пожалуй, нечего было и стараться. Мало того, что теплый рокелор стал бы путаться в ногах, так еще и уверенности у Тихона в своем умении карабкаться по гладким бревенчатым стенам не было. Поэтом он достиг задней стороны дома, откуда в сад выходила наполовину застекленная дверь, и поднялся на широкое крыльцо. Непогода нанесла сюда целые ворохи багряных листьев, и они густо зашуршали под ногами поэта. Негромко поскрипывала цепь летних качелей, колеблемых порывами ветра.